Но скоро все это закончилось…
Елена умерла внезапно дождливым апрельским утром 1538 года. Иоанн увидел ее, уже бледную, как мрамор, облаченную в белоснежный саван. Волосы Елены были собраны под таким же белым волосником. У одра на коленях рыдал Телепнев. Увидев подошедшего мальчика, он подозвал его и обнял. Затем произнес:
– Проси прощения у мамки своей. Целуй ее на прощание. Нет ее больше…
И вот, глядя на мать, как будто вытянувшуюся в росте, торжественно-суровую, недвижную, маленький Иоанн понимал – весь его прежний мир рухнул. О том, как жить без ее ласки, поцелуев и слов, наполненных любовью, он не представлял. Больно! Страшно! Да и что вообще это значит – ее больше нет? Как ее может не быть? Ведь сын же так любит свою маму, она его еще больше – кто может ее забрать? Но она лежит, недвижно, не чувствует прикосновений, не открывает глаз, не улыбается. Иоанн глядел на ее мраморное лицо и, наклонившись, поцеловал в холодный лоб. И едва мальчик приподнялся снова, почувствовал, как что-то сдавило горло, и слезы хлынули из глаз. Он принялся шарить ручками по савану, пытался растолкать маму, дабы помочь ей пробудиться.
– Матунька! Матунька! Это я, матунька! Матунька!
Когда понял, что она его не слышит больше, упал на колени перед одром и зарыдал, захлебываясь слезами.
– Пойдем, дитятко! – услышал он ласковый голос Аграфены, тут же обернулся к ней и, обняв, уткнулся ей в живот, рыдая. Насилу попыталась увести Иоанна, и после, сидя в опустевших покоях Елены, обняв его, спящего, сама плакала, силясь не разреветься в голос и не разбудить его.
– Сиротонька моя, несчастное дитятко мое, – шептала она, целуя воспитанника в его еще мокрые от слез щеки. Уже понимала, что брат ее обречен, она, скорее всего, тоже, а что будет с ребенком?
– Господи, за что караешь его? Сергий преподобный, почто оставил его? Почто, Господи? – прижимая к себе Иоанна, шептала она сквозь рыдания.
Телепнев еще рассчитывал, что после похорон Елены он сможет бороться за удержание власти и право опеки над великим князем. Иоанна, во имя его безопасности, старался всегда брать с собой.
Вот и в очередное утро, взяв мальчика за руку, вышел с ним во двор, направляясь к приготовленному им возку – собирались на молитву в Сергиеву обитель. Иоанн замкнулся после смерти Елены, и Телепнев все пытался поддержать его:
– А потом, Ванюша, мы на охоту с тобой поедем, да? На рысь пойдем. Знаешь, какова она, эта рысь? На деревьях живет, а вместо ушей кисти у нее. Опасный зверь!
Два богатыря появились в воротах, встали, сложив руки на груди, перегородив дорогу. Телепнев остановился, обернулся – сзади появились еще двое. Медленно он отпустил руку Иоанна и сказал ему:
– Ты пойди к Аграфене, а я после вернусь за тобою. Иди, Ванюша, иди.
Вот и сам ребенок, почуяв неладное, попятился назад, не отрывая испуганного взгляда с этих детин, что приближались к Телепневу. Не успел он вырвать из ножен саблю, как был свален страшным ударом в челюсть, другой здоровяк ударил его, упавшего на колени, ногой в лицо, от чего со звуком рассыпанных бус на землю вылетели зубы, и тут же хлынула кровь. Телепнев, лежа на животе, с усилием потянулся к упавшей сабле, но один из богатырей наступил на нее, а другой принялся со всей силы втаптывать голову Телепнева в землю и выбил ему глаз.
И все это на глазах маленького Иоанна. Его тело сковала какая-то истома, он даже не мог пошевелиться от страха, лишь беспомощно мычал, давясь слезами. Видел, как вышли откуда-то двое бояр: это были Василий Немой и его брат Иван Шуйский, оба в длиннополых кафтанах, перевязанных кушаками, остроносые сапоги все камнями ушиты. Эти два брата мало походили друг на друга. Василий Васильевич был крупным, с большим животом, пышная пепельного цвета борода аккуратно расчесана и уложена; Иван Васильевич же был высок и сухощав, с выпирающим кадыком на длинной жилистой шее, и борода была его светлой, короткой и острой.
К тому мгновению Телепнев уже лежал недвижно, уткнувшись лицом в лужу черной крови, и Василий Немой остановил его избиение, властно подняв руку.
– Господи, что делается! Ваня! – послышался крик выбежавшей во двор Аграфены. Было неясно, к кому она обращалась: к воспитаннику или к едва живому брату, коего два здоровяка уже утаскивали со двора. Иоанн стоял и вглядывался с ужасом в лицо Телепнева, превратившееся в кровавое месиво, смотрел на лужу крови, оставшуюся после него, на его безжизненно влачившиеся по земле ноги в великолепных сапогах. Аграфена бежала к мальчику, на ходу надевая на голову плат. Она схватила мальчика за руку, начала уводить в терем, причитая, плача и приговаривая: