— И что?
— И разбила его пикап. Вдребезги.
— А потом?
— Я увидела, что не пострадала. Ну, и прошла последние семь километров пешком.
Соседи изумленно качали головами:
— Что же сказал Леммер?
— Не знаю. Я не понимаю по-французски.
По словам дядюшки Ю, Эмма рассмешила их до колик; они еще долго хохотали, хлопая друг друга по плечам. После они охотно объяснили Эмме, что муравьев, обитающих в Кару, так называемыми «экологичными» ядами не возьмешь.
Эмма уговорила меня вместе с ней ходить в локстонскую церковь по воскресеньям. Именно благодаря ей нас пригласили на барбекю у плотины и на торжественный ужин, посвященный открытию регбийного сезона. Эмма Леру стала моим пропуском в местное общество, моей визой в тихую гавань. Забывшись от любви, я плыл по течению, заглушая тихий внутренний голос, который время от времени спрашивал: «А если все они узнают, кто ты на самом деле?»
Дело в том, что Локстон, как и Эмма, понятия не имел, кто я такой.
Я подозревал, что соседи кое о чем догадывались. Антьи тактично задавала наводящие вопросы. Сама Эмма кое-что заметила, когда была моей клиенткой. В поисках ее брата мне время от времени приходилось применять свои таланты на практике. Наверное, брат потом кое о чем рассказал ей, когда они обсуждали прошлое. Может быть, мои таланты вызывали ее интерес? Может, именно поэтому ее ко мне потянуло? Когда я охранял ее, она легко вошла в роль опекаемой — так поступили бы на ее месте многие женщины.
Сегодня утром, общаясь с «Рыцарями», она снова увидела мое нутро, мою сущность. И попыталась меня удержать, не укоряя. Может быть, она думала, что в состоянии справиться со мной?
Но она знала меня лишь частично.
Я должен был рассказать ей всю правду о себе.
Я хотел рассказать. Иногда я еле сдерживался. Мне так хотелось исповедаться, что с моих губ готовы были сорваться роковые слова… «Эмма, в гневе я избил человека до смерти. И испытал при этом удовлетворение и радость. Потому что я — прирожденный убийца. Насилие живет во мне. Насилие — мое второе „я“». Но всякий раз, до того, как признание слетало с губ, подобно злому джинну, выходящему из волшебной лампы, меня останавливал парализующий страх потерять ее, а вместе с ней — и надежду на то, что она полюбит меня. И не только надежду на ее любовь. Надежду на то, что ее любовь превратит меня в другого человека, достойного ее любви. Волшебство уже начало совершаться. Она смешила меня, подталкивала к тому, чтобы я смешил ее, стал беззаботным, игривым и остроумным. С ней я иногда напрочь забывал о темных закоулках в моей голове. Впервые в жизни я начал нравиться себе. Совсем немножко. Меня согревало ее одобрение. А теперь — ее любовь.
«Я люблю тебя, Леммер».
Я стоял у самолета, а она обнимала меня, прижавшись губами к моему уху, и я ничего ей не ответил. Я понимал: до того, как я отвечу, мне придется все ей рассказать.
Но сейчас слишком поздно; я слишком боюсь причинить ей боль и обидеть ее. Ее и себя.
Я смотрел на бесконечные равнины Северной Капской провинции и гадал, из-за чего меня вырвало — из-за того, что я лечу на маленьком самолетике, или из-за моей огромной нечестности.
23
Следопыты часто ищут следы в очевидных местах…
Чтобы избавиться от неприятных мыслей, я спросил Лоттера, как он познакомился с Дидериком.
— Он друг моего друга. Несколько лет назад неожиданно приехал ко мне. Сказал, что слышал, что я летаю где угодно. Ему хотелось осмотреть один участок в Мозамбике, в который ему предлагали вложить деньги, но ехать туда на машине слишком далеко, время — деньги, и не мог бы я его подбросить? Так все началось. И продолжается до сих пор. Дидерик звонит мне и говорит, что ему срочно нужно доставить запчасти для трактора из Эрмело, или быстренько слетать в Виндхук, или забрать приятеля из Локстона. Знаете, как бывает: тебе платят за то, чем ты любишь заниматься… Вы знаете, что у него на ферме есть взлетно-посадочная полоса?
Я признался, что почти ничего не знаю о Дидерике.
— Он — тот еще тип. Но хороший бизнесмен. Замешан в чем ни попадя…
Асфальтированное шоссе из Мусины, похожее на бархатную ленту, бежало с востока на запад, прорезая темно-коричневый вельд.
В двадцать минут третьего мы начали снижаться. Летели так низко, что я разглядел справа канализационный коллектор, кладбище, а за ним — городишко. Лоттер снижался легко, как перышко, небрежно и как будто без труда; потом мы развернулись и полетели на восток, затем свернули направо, полетели вдоль служебной дороги к скопищу низких строений и ангаров. Мы приземлились; Лоттер подрулил к аэродрому. Самолет остановился. Лоттер открыл задвижки прозрачного купола над кабиной. Нас накрыло волной жары.