Из записки штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Харитону Щербатову:
«Харитон Егорович! Немедленно берите Алёнку, всю семью и уезжайте в новгородское имение. Я умоляю — прислушайтесь к моим словам! В Санкт-Петербурге не переворот даже, а революция, которая будет похуже французской. Умоляю — поезжайте в имение! Как только что-то прояснится — немедленно приеду за Вами. Писано на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в 15 часов пополудни».
ГЛАВА ВТОРАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО УДАВШИЙСЯ МЯТЕЖ!
По плану полковника Трубецкого перебить караульный взвод и заставить сенаторов оставаться верными присяге Константину должны были гвардейцы флотского экипажа. Увы. События пошли по-другому. Ни Якубович не поднял людей на штурм, ни Булатов (как уговаривались заранее) не повёл лейб-гренадеров на захват дворца. И напрасно Трубецкой метался по площади и рассылал гонцов...
Однако нашлись люди, которые оставались верны идеалам свободы, равенства и братства. Утром лейб-гренадеры во главе с Сутгофом и «московцы», ведомые штабс-капитаном князем Щепиным-Ростовским, вышли на площадь. Князю было суждено стать первым героем Декабрьской революции, потому что именно он окровавил саблю, зарубив одного и ранив несколько офицеров, попытавшихся остановить выход войск.
Недалеко от Сената к колонне пристал Якубович. Он вынырнул, как чёртик из табакерки. На одном из поворотов бравый кавказец даже умудрился обогнать колонну и возглавить строй. Вместо знамени прицепил на кончик острия сабли собственную шляпу. Ещё хорошо, что только шляпу. У него бы хватило ума и грязные панталоны прицепить... Правда, подходя к площади, «фрондёр» благоразумно исчез, чтобы не отвечать на неудобные вопросы.
...Мятежное каре, изначально состоящее только из двух (и то не полного комплекта) частей, стало обрастать сочувствующими офицерами и статскими. Удалось даже выставить оцепление. Улицы, примыкавшие к Сенатской площади, заполнялись войсками.
Никто из командиров, выводивших свои батальоны и роты на улицу, ещё толком не знал — а что же предстоит делать? Кажется, нужно защищать императора, которому сегодня приносили присягу, — Николая. Но ведь недавно, две недели с небольшим, приносилась присяга Константину. Да и, собственно говоря, большинство солдат и офицеров ещё не осознавали сам факт присяги.
В самом глупом положении оказался Милорадович. Генерал-губернатор Петербурга, ещё вчера державший в руках управление всеми войсками столицы, почти был уверен, что после смерти Александра трон займёт Константин. А кто в этом не был уверен, кроме самого императора и его братьев-наследников? И тут — как гром среди ясного неба: Константин отказался от престола в пользу Николая.
Михаил Андреевич, позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя, оказался в тупике. Пока шло подтягивание войск, боевой генерал задавал себе извечный вопрос: «Что делать?»
Ещё не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром...
В тесноте, что создалась на площади, заваленной камнями и брёвнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленными. Прошли, давно прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась, не принимая боя. Как показало время, хорошее каре, построенное офицерами пехоты, на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на штыки. Вот и сейчас, по приказу Николая, конная гвардия пошла вперёд. Стоявшие в каре мятежники отбили эту атаку нехотя, даже как-то лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжёлыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих друзей, а уж поручика Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала не только каждая лошадь из конюшен, но и каждая собака.
Николай Павлович, видя неудачу кавалерии, подозвал к себе главного гвардейского артиллериста — генерала Сухозанета:
— Господин генерал, приказываю немедленно открыть огонь по мятежникам.