— Веди себя прилично.
Клодия цеплялась за плиту в камбузе, чтобы удержаться на ногах, от ярости она чуть не плакала.
— На всех снастях сушатся трусы, на палубе валяются голые шалавы. А она еще вытирает пыль и подметает. Не иначе как это — чертова любовь. — Клодия открыла ящик, сунула туда руку и вытряхнула его содержимое, которое со звоном посыпалось на пол.
Банка с мукой взорвалась как бомба, осыпав все вокруг. Коробка поменьше, вероятно с перцем, завалилась в ящик со щетками под плитой.
— Прекратите немедленно! — потребовала Надя.
— Никто не смеет со мной так обращаться, — заявила Клодия.
— Выйдем на палубу, — предложил я.
Она уселась и сложила руки.
— И не подумаю.
— Хорошо, — согласился я. — Тогда обсудим все здесь. Твой мистер Пинсли вовсе не осматривал яхту, а устроил тут обыск. Я хочу знать, зачем и почему?
— Бред, — запротестовала Клодия.
— Я пойду к нему сам, — сказал я. — И спрошу у него.
Она успокаивалась. Понимала, что выглядела идиоткой. Теперь она не знала, что делать дальше, и решила вести себя как упрямая ослица.
— Я бы на твоем месте пошел в свою контору и принял холодный душ, — предложил я. — А потом я снова буду задавать тебе вопросы.
— Ты говно, — сказала она.
— Советую тебе уйти.
Она не двинулась с места.
— Ну ладно, — объявила Надя. — Сейчас вы все-таки уйдете.
Может быть, Клодия и собиралась что-то сказать, но вместо этого взвыла от удивления и боли. Надя схватила ее правой рукой за шиворот и потащила к сходному трапу. Клодия вопила, Надя действовала молча.
Когда я поднялся наверх, Клодия лежала на набережной, растопырив ноги, а Надя стояла у перил "Лисицы", посасывая царапину на левой руке. Клодия подняла голову и пронзила меня убийственным взглядом. Потом она кое-как поднялась на ноги, стряхнула пыль с юбки и медленно поплелась вдоль берега Бейсина.
Вдруг мне стало ужасно ее жаль. Я-то думал, что служил для нее не более чем грелкой, отличающейся повышенной активностью. Может быть, это и не так?
Я перепрыгнул через борт и побежал за ней.
Она сказала:
— Что касается меня, то я в порядке, а ты паршивый подонок!
Лицо ее от ярости стало белым как мрамор, и на нем особенно ярко выделялись алые губы и красные пятна на скулах.
На автостоянке послышался рев мотора. Это был красный "кавалье". За рулем сидела Надя. Она повернулась и взглянула на меня. Ее лицо ничего не выражало. На синем жакете было белое пятно. Она подняла правую ладонь, чуть заметно махнула мне. Потом из-под колес вырвался клуб пыли — и вот она уже отчаянно набирает скорость по грунтовой дороге.
Фургон был в гараже, а ключ — на "Лисице". Мне сроду ее не догнать.
— Одолжи мне свою машину, — попросил я Клодию.
— Еще чего! — ответила она.
Ключ был у нее в руке. Она спрятала руку за спину. Мы стояли и в бешенстве смотрели друг на друга.
— Ну пожалуйста! — просил я.
— Сломай мне руку, — оскалила она зубы. Я чувствовал жар ее дыхания на своем лице. — Возьми пример со своей подружки.
Вздохи ветра в болотных травах заглушил удаляющийся рокот мотора "кавалье".
Клодия улыбнулась — вернее, злобно скривила губы.
— Ты, кажется, остался с носом, — сказала она. — Посмотрите на нашего Билли, он совсем один. — Покачивая бедрами, она прошествовала к своей "альфе".
Я отвернулся от этой мерзавки и поплелся к "Лисице".
Черепки разбитой посуды я сложил в мусорную корзину. Все какие-то случайные вещицы. Не так-то легко наладить оседлую домашнюю жизнь, когда в любую минуту тебе могут позвонить и отправить на другой конец планеты. Но я уже давно упростил свою жизнь. Бросил работу. Теперь я потерял "Молодежную компанию", Клодию и, похоже, скоро потеряю "Лисицу".
Ковыряясь на палубе с совком и щеткой, я ощущал острое чувство утраты. Не из-за Клодии или "Молодежной компании", даже не из-за "Лисицы". Перед глазами у меня стояла улыбка, озарявшая лицо Нади.
Я дважды подмел пол, чтобы не осталось осколков: на море ведь все время ходишь босиком по кораблю. Кровь стучала в висках. Наконец я улегся плашмя и начал нашаривать перечницу под плитой.
Ящик для щеток под плитой — один из многочисленных несусветных прибамбасов на "Лисице". Это щель чуть шире щели почтового ящика и примерно втрое длиннее. Я выудил все щетки и принес фонарик со штурманского стола. Его луч осветил внутренность ящика. Никакой коробочки там не было.
Я в последний раз прошелся лучом по ящику. В угол закатился маленький цилиндрик. Я выцарапал его пальцами. Это был футляр для фотопленки, весь в белом порошке. В муке. Внезапно во рту у меня пересохло. Я прислонился спиной к плите и принялся разглядывать футляр — в надежде, что он расскажет мне свою историю.
На "Лисице" ни перец, ни что-либо иное из специй не хранилось в футлярах из-под пленки. Джордж Крукас, который делал в Камбодже фотографии к моим репортажам, много чего таскал в старых футлярах из-под пленки. Я не фотограф, и футлярам у меня делать нечего. Но именно футляр выпал из ящика, когда Клодия вытряхнула его содержимое.
За последние часы я несколько раз перебрал ящик. Там не было футляра из-под пленки.
Если только он не был в банке с мукой. А если он был в банке с мукой, значит, кто-то его туда спрятал.
Я вспомнил постукивания и побрякивания Пинсли, который обыскивал яхту. Я перехватил его в камбузе. Он не добрался до банки с мукой.