— Я тебе признателен. — Все его высокомерие исчезло. Теперь это был младший брат, который благодарит своего старшего брата за то, что тот избавил его от забияки на детской площадке.
— Не за что. Можно Рут на два слова?
— Рут? О Господи! Конечно.
Рут говорила резким, холодным тоном.
— Что ты с ним сделал? Он похож на треску, выброшенную на берег.
— Как зовут любовника? — спросил я.
— Пошел к черту! — Она так и обдала меня презрением.
— Пропечатаю в газете, — сказал я.
— Ты ничтожество.
— От такой слышу. Ну, как его зовут?
Она назвала имя.
— Спасибо, — сказал я.
Она швырнула трубку.
Телефон зазвонил. Это была Надя. Голос у нее был жизнерадостный, журчал, как ручеек.
— В оргкомитете гонок мне дали твой телефон. Я в Хельсинки, — сообщила она.
Я объяснил ей, где нахожусь. Мне хотелось сказать, что я ее люблю. Но были и более срочные вещи. Снаружи узел был гладким, как корзинка, каждое волокно на месте. Но в середине был уродливый колтун, и я хотел его распутать.
Я сказал:
— Скажи, когда мы поехали к могиле моего отца, откуда твои коллеги узнали, где нас искать?
Она немного удивилась.
— Я же тебе говорила. Наверное, поставили электронное устройство у меня в машине.
— Значит, они тебя уже подозревали.
Она жестко засмеялась.
— Все знали, что я встречалась с тобой в Англии. Я написала об том в отчете.
— Почему же они преследуют тебя?
— Никто не знает, почему делает что-либо Сергей Грузкин, — сказала она. — Может быть, у него с кем-то сделка. Если он не хочет сказать тебе, ты никогда не узнаешь.
Я немного подумал об этом. Наконец попросил Надю:
— Позвони этому Грузкину.
— Что-о-о?
— Позвони ему. Спроси, как все произошло. Как старая сотрудница.
Она помолчала. Потом проговорила:
— Он русский мерзавец. Очень плохой человек.
— Но он же тебе ничего не может сделать.
Она подумала. И вдруг захихикала.
— А правда, — сказала она. — Почему бы и нет?
— Умничка.
— Как-как?
— Я люблю тебя.
— Вот и хорошо.
— Я должен плыть, — сказал я. — Я тебе позвоню.
— Я буду ждать.
Она продиктовала мне свой телефон.
Я пошел на палубу. Оглядел линию судов. Мы плавали вместе три года подряд. Все они были знакомы мне, как клавиши моей пишущей машинки.
Двух не хватало.
Я видел перед собой программу мероприятий так явственно, будто она лежала передо мной. "Свободное плавание Турку — Хельсинки. Хельсинки, официальное закрытие".
"Вильма" и "Ксеркс" рано отплыли из Хельсинки.
Пит сказал:
— Они хотят поплавать вволю. Адмирал Уилсон остался в Хельсинки. Контактный номер — гостиница "Сибелиус", он просил тебе передать. Невилл Глейзбрук командует "Ксерксом".
Я сказал Дину:
— Собирай команду.
Он с воплями заскакал по набережной.
— Лисицы! — ревел он. — Лисицы!
— Что стряслось? — спросил Пит.
— Отплываем. — Я начал отвязывать грот.
— Уже? — спросил он. — Мы же только пришли. Я девчонку завел.
— Те двое отплыли, — сказал я. — Пора и нам.
— Что за спешка? — допытывался он.
Сердце у меня выпрыгивало из груди.
— Я хочу их догнать.
— Какая муха тебя укусила?
— Не меня.
Экипаж прыгал на палубу с норвежской барки.
— Сосчитай их. — Имея дело с Питом, нет смысла выходить из себя.
Он преувеличенно тяжело вздохнул и пересчитал команду.
— Все тут, — сказал он.
Я научал на стартер. На борту появились перлини. Я включил двигатель на полную мощность. Мы вошли в фарватер.
Город быстро отделялся. Я развернул карту на крышке конуры над кубриком. Сейчас два часа дня. Команда поставила паруса, и я уменьшил силу двигателя. "Лисица" кренилась под западным ветром — этот же ветер дул, когда мы переплывали Финский залив. Кильватер клокотал за кормовым подзором, нос со свистом рассекал воду. Мы шли по фарватеру со скоростью восемь узлов. В пять часов мы ворвались в широкий голубой Гуллкронафьорд. Острова на дальней стороне фьорда один за другим поднимались из моря, из темно-синих становились изумрудно-зелеными, как острова в сновидении. В шесть тридцать мы причалили к острову, на котором стоял домик Амиаса Теркеля.
Залив был пуст, там гулял только ветер да солнце бросало блики на воду, темные сосны отражались в ней, как в зеркале. Я был рад, что здесь никого нет, так рад, что у меня вспотели ладони, державшие штурвал. Деревья вокруг как будто приглушили грохот бросаемого якоря. С борта спустили шлюпку. Я забрался в нее, завел мотор.
Пит спросил:
— Может, мне доплыть с тобой? — Лицо у него было мрачное. Может быть, он все-таки не такой толстокожий?
— Сам справлюсь, — сказал я. Отплывая от борта "Лисицы", я вспоминал, как пулеметная очередь разнесла в щепки надгробье моего отца. Никто на "Лисице" не заслуживал, чтобы в них стреляли.
Кроме меня, за то, что я идиот.
Я проплыл вдоль берега. Домик Теркеля сгорбился на опушке соснового леса, по бокам стояли поленницы. Было так спокойно, что воздух казался вязким, как сироп. Я пришвартовался у пристани, вышел на берег и направился к хижине. Стояла тишина, в которой слышался только шепот ветра и жужжание мух.
Жужжание мух.
Под распятием на стене хижины на полу лежала какая-то черная груда. Когда на нее упала моя тень, взлетело с жужжанием черное облако. Я наклонился: коричневая кожа, коричневые шорты. И коричневая засохшая кровь на груди. Из нее торчал нож. Кровь вокруг него была еще красной и липкой. Рука Теркеля сжимала рукоятку ножа. Как будто он покончил с собой. Кто-то постарался, чтобы это выглядело именно так.