Ребята из экипажа носились по палубе. Я крикнул:
— Спасательные жилеты! Шлюпки!
Они были хорошо вышколены. Теперь на палубе появились помощники капитана, они разделили ребят на вахты, пересчитали. У рулевого было широкое загорелое лицо, с бороды ручьями текла вода. Он силился что-то сказать, но не мог произнести ни слова.
— Позаботьтесь об экипаже, — приказал я.
"Вильма" двигалась тяжело, с трудом. Ее нос опустился. Она подскакивала и падала на маленьких волнах. Подскакивая, она поднималась все меньше, а падая, погружалась все глубже.
— Все на месте?
— Все на месте, — сказал бородатый.
— Она утонет. — Человек, напавший на меня, лежал на палубе, из царапины на голове шла кровь и стекала в шпигаты.
— Заберите его.
Бородатый колебался.
— Идите, — велел я. Снизу слышалось устрашающее бульканье.
Бушприт погружался в воду. — "Лисица" возьмет вас на борт. Я иду вслед за капитаном.
Он спросил:
— Вы Билл Тиррелл?
— Да, — ответил я.
Казалось, это слегка успокоило его, и он побежал распоряжаться. Они начали сбрасывать спасательные шлюпки. Стояла странная тишина. Гроза кончилась.
Так вот почему капитана нет на борту!
Я повернул задвижку двери сходного трапа на корме. Мимо меня пронеслась струя воздуха, сжатого бегущей на судно водой. Я соскользнул по ступеням в кают-компанию.
Это была большая каюта, обшитая панелями, ее освещали иллюминаторы. Я слышал, как с моего макинтоша падали дождевые капли и ударялись о натертые тиковые доски пола. Посреди каюты стоял большой стол, за который при торжественном случае могло усесться восемь человек. Сейчас в его дальнем конце сидел только один человек.
Отто Кэмпбелл.
В руке у него был микрофон рации. Он сказал:
— Благодарю вас, радио Ханко. Отбой. — И, не оборачиваясь, повесил микрофон позади себя. Потом он обратился ко мне: — Добрый день, Билл.
Я не ответил. И не двинулся с места. На нем была красная с черным тартановая рубашка с закатанными рукавами. Микрофон он положил на место левой рукой. В правой у него была двустволка, нацеленная мне прямо в живот.
— Садись, — сказал он. — На крайний стул.
Я сел. Стол был наклонен к нему. У "Вильмы" была течь спереди, большая ли, я не знал. Через переборку у него за спиной было слышно, как клокочет вода, скрипят снасти — звуки умирающего корабля.
— А я как раз о тебе говорил, — сказал он. — И о твоей шлюхе. Она на первом же корабле отправится в Эстонию.
— За портами следят.
— Только не за грузовыми депо, — возразил он. — И не за старой "Звездой Науво". Конечно, для тебя это имеет чисто академический интерес.
— Твой корабль тонет, — сказал я.
— Ага, — согласился он. — И ты вместе с ним. Тебя же никогда не учили выживать, правда?
— Твоими методами — нет.
— Нужно быть солдатом. Это единственный метод.
Он погладил пальцами свой длинный подбородок, глаза у него блестели, казалось, они смотрели на что-то, видимое только ему. Их взгляд был мечтательным. Я знал, о чем он размечтался. Я провел языком по пересохшим губам.
— Значит, ты странствующий рыцарь, — сказал я. — Восстанавливаешь справедливость. Расчищаешь путь королю Глейзбруку из Камелота и рыцарям Круглого Стола. Спасаешь гаснущее пламя цивилизации. Отражаешь силы зла, покрывая грязных старых министров и уничтожая закоренелых преступниц вроде Мэри Кларк.
— Умник паршивый, — сказал он. — Мне всегда говорили: остерегайся этого Тиррелла, он умный.
— Уж поумнее тебя, — ответил я.
— Да ну? — Его глаза сузились. Разозлился, подумал я. Это хорошо. — Почему же?
— Такое случается со странствующими рыцарями. Когда ты берешься за дело, ты чист как стеклышко. Лелеешь честолюбивые замыслы. И прежде чем успеваешь сообразить что к чему, ты уже весь в грязи, а замыслы проваливаются.
— Ну-ка, объясни, — потребовал он. Зол как черт, подумал я. Если он до сих пор не убил тебя, может быть, и пронесет.
— Ты полагаешься на Невилла Глейзбрука. И обнаруживаешь, что он любит путаться с наемными мальчиками в грязных притонах. Настоящий странствующий рыцарь этого бы так не оставил. А ты оставляешь, потому что Невилл влиятелен и то и дело тебе помогает. И когда Леннарт Ребейн отправляется ко мне с некими фотографиями, ты его убиваешь. Не знаю, что ты наговорил об этом Невиллу, но уж наверняка дал ему понять, что он тоже замешан. Так что он все знал о тебе, но не мог никому сказать. Два сапога — пара. Повязаны педерастией и убийством. Солдатские доблести, так, что ли, Отто?
Его лицо было смертельно бледным. Глаза сверкали, как лакированные камешки. Стол кренился все круче. С палубы послышался голос:
— Капитан!
— Все хорошо, — спокойно отозвался Отто. — У меня еще дела. Сбрасывайте спасательные шлюпки. Скажите "Лисице", чтобы стояла рядом.
— Значит, пока все распевали песни, ты тихо и мило утопил Лен-нарта, — продолжал я. — Потому что Невилл Глейзбрук видел, как в том притоне они с Дином поймали фотографа и отняли пленку. А потом ты постарался всех убедить, будто это я его утопил. Ты распустил слухи, и ты же советовал мне не высовываться, пока они не улягутся. Но я высунулся. И ты привлек к делу "Противовес". Объявилась Надя. Твои дружки-призраки рассказали тебе о ней, и ты напустил на нее "Противовес", как только она сошла на берег. — Лицо у Отто было лишено всякого выражения, как дуло ружья. — Ну что, все правильно? — Я не стал дожидаться ответа. Времени нет. — И бедняга Дикки. Он-то какое имеет отношение к "Противовесу"?