Водки было много. Все быстро пьянели. Подошли другие капитаны, поздравили меня с победой. Я улыбался им очень старательно, но думал о другом. Отто Кэмпбелл это заметил. Он спросил, все ли у меня в порядке.
Этого я и ждал.
— Слегка простудился, — сказал я. — Прошу прощения.
Туалеты были справа от зала. Рядом с дверью мужского туалета был запасной выход. Я вытащил из кармана полиэтиленовый дождевик и надел. Затем потихоньку открыл дверь. Дверь вела в переулок. Он был пуст. Но я не хотел рисковать. Я отшатнулся к противоположной стене, прислонился лбом к бетону и сделал вид, что справляю малую нужду. Затем я пошел между рядами высоких домов со ступенями, ведущими к набережной.
Теперь я спешил, отчаянно потея в дождевике, как в турецкой бане. В конце переулка на фоне неба вырисовывались мачты и реи. Никто не обращал на меня внимания. В витрине я увидел свое отражение: сутулый, небритый, в дождевике. Я вполне гармонировал с запахом капусты и застарелой мочи, стоявшим в переулке.
Я свернул в последний переулок перед набережной. Там стоял прислоненный к стене заржавленный велосипед: "железная лошадка" с "Лисицы", которую по моему указанию оставил там Дин полчаса назад. Я взобрался на него и поехал от гавани прочь, промчавшись сквозь компанию русских моряков. Они по очереди пили из горла водку. На меня никто не обратил внимания.
Я изо всех сил крутил педали. Вечер был сырой, туманный. В воздухе висел дождь. На улице встречались и другие велосипедисты. Булыжная мостовая под колесами сменилась асфальтом. Старые дома — новыми мрачными бетонными монстрами. Я остановился, взглянул на карту, которую выдрал в Хельсинки из Большой Советской Энциклопедии.
Палдиски Маанте шла с севера на юг, в миле от морского берега. Это оказался огромный, почти пустынный проспект, по сторонам которого стояли закопченные жилые дома. Узкие переулки между домами выводили на параллельную улицу. Деревьев не было. "Приветливое" местечко, точь-в-точь цементный завод.
Дом 1267 был в точности такой же, как и все остальные, — грязный склеп на фоне черных вечерних облаков. Пот на моем лице смешался с дорожной пылью и превратился в липкую грязь. Борода чесалась. Каждый нерв был напряжен. Где-то там, за этими слепыми окнами, меня ждут ответы на мои вопросы.
Глава 26
По проспекту, пыхтя, прополз неуклюжий черный автомобиль. Усталые люди на велосипедах возвращались с работы. Я прислонил велосипед к стене, открыл стальную дверь и вошел в подъезд.
Там я увидел почтовые ящики, пронумерованные от одного до сорока. У некоторых щели были затянуты паутиной. Пахло так, как будто все до единого жильцы варили на ужин капусту. В противоположной стене со стуком открылось окошко из матового стекла. В нем появилось лицо старухи. Казалось, что ее морщины кто-то долго и методично забивал сажей. Она что-то сказала голосом, похожим на тявканье терьера. Я улыбнулся ей. Она снова затявкала. Я помахал листком бумаги и сказал: "Госпожа Ребейн".
В окошко просунулась грязная лапка, норовя схватить листок. Осторожно, подумал я. Если она его заполучит, у нее будет документальное подтверждение, что я здесь был. Я отдернул листок. Она заклекотала, как гарпия. Я подошел к окошку. Внутри комнаты был засаленный диван, связка ключей и страшная вонь. Телефона не было.
Я захлопнул окошко у нее перед носом, обнаружил, что лифт не работает, и стал подниматься по лестнице.
Дверь квартиры 26 оказалась высоко. Я постучал и стал ждать. Сердце у меня колотилось, и не только от крутой лестницы. Послышались шаги, возня с дверной ручкой. Приоткрылась щелка. Казалось, что в квартире темно. Я не видел лица. Молодой мужской голос произнес что-то на непонятном языке.
Я сказал по-английски:
— Я приехал повидаться с госпожой Ребейн.
Дверь открылась. Там стоял толстый парнишка лет шестнадцати. На нем была фуфайка фирмы "Monte Croux", ремень с бляхами, черные джинсы и тяжелые башмаки. Голова бритая, за исключением макушки, где торчал хохол, как у Тараса Бульбы.
— Я ошибся адресом? — спросил я.
— Нет. — Он говорил с сильным акцентом. — Вы к моей маме. — Он поманил меня в квартиру. На пальцах у него были кольца в форме змей.
В квартире было жарко. Воздух казался сырым, как будто слишком много людей здесь потело и дышало. Я оказался в столовой, где целую стену занимал сине-бело-черный эстонский флаг. На другой стене висела вышивка и подписанная фотография Оззи Осборна. В рамке на подоконнике я увидел другие фотографии. Но я не успел их разглядеть: толстый парень что-то сказал и появилась женщина, вероятно из кухни, потому что за ней вилось облако пара.