— Давай-давай, князек, ты мне нужен весь и полностью. Теперь у меня есть открытая дорога на Москву. Еще годок и моя орда двинется в земли урусов. Тогда и поговорим, московский князь, — потирал он сухие жесткие ладони. — Ишь, чего удумал — мне перечить! Еще недавно и не было тебя, да Алексашка Новогодский надоумил владимирцев поделиться землей для нового удела. А раз так, тогда и у них буду брать мзду по полной. Но сопротивлений не потерплю. Нечего вольнодумство новгородцев распространять. Мои — уруские княжества, и мои подданные, еще со времен Большого хана Батыя. Так и будет всегда.
Встреча князей потерпела неудачу: то ли боялись нашествия половцев, то ли гнева хана. К тому же видели действия от распрей между князьями соседями.
— Лучше переждать, — советовал Московскому родичу старый Владимирский князь, — подготовиться к отпору. А он намечается, к тому жа в нашем центре эти стародубцы и воно, как больное место на теле. Всяко может случиться. А как — ужо спытал на себе. Вишь, монгол тута был сразу жа, — продолжал свои мысли князь. — Зачем нам снова нашествие? Тока смерть да выжжана земля. Погодим, посмотрим.
Московский князь понимал, что замахнулся на многое и решился жениться на Гориславе, по наущению и своих советников и старого владимирского князя. А тот обещался отдать ему южные земли, что между ним и смоленскими, ближе к черниговскому. Так и поступили. Горислава получила мужа, а Московское княжество разрасталось новыми землями, укрупнялось, обзаводилось связями уже с западными князьями Смоленским, Черниговским. Подписывались Положения и договоры на торговлю, на помощь, в случае набегов.
Все это отслеживал и хан и хмурился. Он не желал усиления нового молодого княжества и в то же время понимал, что сделать пока ничего не может. Он ждал и готовился.
А в Старобудском княжестве праздновали свадьбу воеводы Опраксина с Марушей. Все были пьяны, веселы и радостны. Особенно семья князя. Теперь можно было не скрывать от советников связь безродной прислуги с древними корнями воеводы. Итак на них смотрели искоса и шептались по углам, мол она тому не ровня, да еще и «ханская подстилка». Славка как могла, утешала подругу и уверяла ее, что все это злые языки, которые не стоят внимания.
— Ты и вовсе не старая и ты лучче усех вместе взятых, — гладила она Марушку по голове, когда та уткнувшись ей в колени, плакала и жаловалась на сплетни дворовых и даже княжьих советников, бояр и старшин. Одни не одобряли их связь, другие смотрели равнодушно. Но по столице гулял шумок про дворовую бабу и главного воеводу княжества.
— Надоть етому конец наладить, — говорил Владимир своему тестю. — Нехорошо жить невенчаными.
И вот, наконец, свершилось. Марушка получила звание и стала вровень с другими женами бояр. И хотя те и поджимали губы при встрече и кривились на ее поклоны, Маруша не жаловалась, она была счастлива. У нее теперь была семья: муж, дочь и сынок. Что еще надо женщине с ее страшным и горьким прошлым. Но она не стала сидеть дома, а все еще прислуживала Славке, помогала растить Ванюшу и души в нем не чаяла. Иногда, глядя на веселого карапуза, она утирала вдруг набежавшую слезу. И тогда Славка удивлялась этому, тормошила ее и приказывала говорить, но та отмалчивалась или ссылалась на себя, мол, не придет в толк еще от своего счастья.
— Разев могла я подумать дажа, что тако буду иметь! — Хлопала она в ладоши и улыбалась сквозь слезы.
Потом они вместе садились на сундук и плакали от счастья. Славка понимала ее, как никто другой. Ей также не верилось до сих пор, что ее муж Владимир рядом, и что уже есть сынок, и что они вместе.
— Иногда мне все не верится в ето и, кажется, усе кончится разом, — жаловалась она Маруше, — уж больно усе хорошо. Как бы што не вышло…
Марушка успокаивала ее, но в то же время легкая тень набегала на ее лицо, когда она искоса наблюдала за юной матерью и веселым младенцем. Она что-то знала или догадывалась, но все же не могла рассказать никому.
Владимир, несмотря на большую занятость, уделял время и своим родным: тестю, жене, сынку, шурину, а теперь и Маруше, приняв ее в свою семью. Об этом он и поведал на одном из собраний всем своим боярам и старшинам. Эту весть передали по всему уделу и многие прикусили языки, боясь княжеского гнева. А он, в последнее время, что-то скор стал на расправу: многие уже узнали характер молодого владыки.
— Дааа, — тянули, сердясь, бояре. — Не мед, как ожидалось. Крут.
Но дома он был мягок и весел. Славку обожал, сынишку не спускал с рук, с тестем часто вечерами спорил и обсуждал свои государственные дела, прислушивался к его голосу и доверял.