Адамат вскинул брови:
– Ставлю двадцать пять на Соу-Смиза.
– Рискованно, – пробормотал Жерам. – Очень крупная сумма.
Он нацарапал цифры на листке, сложил бумагу и спрятал обратно в карман. Адамат знал, что Жерам записывает только для виду. У него была прекрасная память, почти как у самого инспектора. И без всякого магического Дара. Он никогда не забывал лица и ни разу не перепутал сумму ставки, хотя его много раз обвиняли в этом. Но в последнее время такое случалось нечасто, с тех пор как кулачные бои прибрал к рукам Владетель. Он не церемонился с теми, кто был недоволен его букмекерами.
Свет проникал в здание только сквозь жалюзи на узких окнах под самой крышей. Адамат прошел за плотный занавес, приглушающий звуки и скрывающий от любопытных глаз то, что происходит внутри. Все перегородки в доме были давно снесены, и внутренняя часть представляла собой один огромный зал. Осталось лишь несколько небольших кабинок, где бойцы могли побыть в одиночестве и прийти в себя после схватки. В середине зала располагалась арена – круглая яма глубиной в четыре шага и двенадцати шагов в поперечнике. По ней все здание также называлось Ареной.
От зрителей яму ограждала неровная сетчатая решетка, тянущая до боковых стен и уходящая вверх почти до самого потолка. Места для зрителей были заполнены до отказа, сотни людей сидели плотными рядами. Состоятельные господа с тростями и шляпами соседствовали с рабочими в потертых куртках. Среди зрителей попадались даже полицейские, чьи черные накидки и высокие шлемы трудно было не заметить в любой толпе. Адамат проскользнул за последними рядами, перешел на другую сторону зала и стал пробираться к группе зрителей, собравшихся возле самого края ямы.
Поединок, вероятно, закончился минут десять назад, и теперь рабочие готовили арену к следующей схватке, забрасывая пятна крови свежими опилками. Зрители негромко переговаривались, приберегая голосовые связки для нового представления. Адамат ощутил запахи пота, грязи и человеческой ярости. Он вздрогнул и медленно выдохнул. Кулачный бой был варварской забавой. Новый вдох принес с собой аромат свинарника. Как забавно, подумал Адамат, усмехнувшись. Не так давно Арена и в самом деле была обычным свинарником. А до этого? Вероятно, здесь располагались торговые ряды в те времена, когда Верхний Талиан считался самым новым, богатым и модным районом города.
Двое обнаженных по пояс мужчин показались из кабинок в дальнем углу зала. Они вышли на арену вместе, без какой-либо торжественной церемонии. Рабочие покинули арену, и бойцы встали один против другого. Тот, что стоял слева, был ниже ростом и стройнее противника, но обладал рельефными упругими мышцами, как у боевого коня. Вьющиеся каштановые волосы время от времени падали на лицо, и ему то и дело приходилось отбрасывать их. Формикаэль, любимый боец самого Владетеля. Во всяком случае, он был таковым, когда Адамат последний раз приезжал смотреть поединки. Бывший складской рабочий, молодой и красивый. Поговаривали, что Владетель готовил его для чего-то большего, чем карьера простого бойца.
Стоящий справа мужчина был, казалось, вдвое больше Формикаэля. Плохо выбритый подбородок, легкая седина на висках. Глубоко посаженные глаза, напоминающие свиные, всматривались в Формикаэля с напряженным вниманием убийцы. Обладатель таких огромных рук, вероятно, мог бы сразиться с горным медведем. Костяшки пальцев были сбиты и сломаны о челюсти противников, лицо покрыто сморщенными шрамами от старых, плохо зашитых ран. Он оскалил в усмешке ряд кривых, искрошенных в поединках зубов.
Несмотря на преимущество Соу-Смиза в габаритах и опыте, по глазам сразу становилось ясно, что он очень устал. Челюсть распухла от ударов, полученных в предыдущих тяжелых боях, плечи слегка поникли. К тому же лучшие его годы давно прошли. Соу-Смиз постарел, на груди и животе появились складки жира от неумеренного питья.
Распорядитель спустился по ступенькам на арену и переговорил с обоими бойцами. Затем махнул рукой и отступил назад. Бойцы бросились друг на друга, три сотни мужчин хором завопили. Глухие удары кулаков едва различались в реве толпы.
– Убей его! Пусти ему кровь! В живот, врежь ему в живот!
Голос Адамата потонул в какофонии нечленораздельных возгласов. Он и сам не понимал, что кричит. Просто выплескивал в этом вопле всю свою злость на Палагия, огорчение оттого, что жене и детям пришлось уехать из города. Он подался всем телом вперед, размахивал руками, повторяя удары бойцов, и орал во все горло вместе с остальными зрителями.