– Да что за дело-то к ним?
– Говорю же – важное! – раздраженно отвечал Тимофей.
И Данилка понимал – нужно, не тратя зря времени, подготовить родных к прибытию телеги с трупом, а дворовый мужик, вконец обленившись, не хочет даже голоса поднять – крикнуть кого-то из парнишек, послать за хозяйским братом.
И тут Озорному с Данилкой повезло.
Со стороны Лубянки показались трое конных. Они приближались неспешной рысцой, а Тимофей привстал в стременах, вгляделся – да и замахал рукой.
– Слава те Господи! Они! Федор с Кузьмой!
– С Федотом! – поправил дворовый мужик и исчез – спустился отворить высокую калитку, которая как раз была удобна для всадника. Вот коли бы сани или колымага – не миновать распахивать тяжелые ворота…
Тимофей послал коня навстречу купцам.
– Гляди ты! Как родинный стол, так и ты в гости жаловать изволишь! – воскликнул старший из братьев, Федор Афанасьевич.
По летнему времени купец одет был вольно, лишь в алой рубахе и синей расстегнутой однорядке со многими петлицами, в желтых остроносых сапожках.
– Не с добром я, Федор Афанасьевич, – сразу показав, что не до веселья, отвечал Тимофей. – Не хочу посреди улицы говорить.
– Терешка? – хором спросили братья.
Озорной кивнул.
Очевидно, тут уже ждали дурной вести. Старший Горбов помолчал, шумно вздохнул, помотал крупной головой.
– М-м-м… О-ох… – негромко простонал он, направил коня к открытой калитке и махнул рукой – мол, все сюда.
За ним въехали Озорной с Данилкой, Федот и молодой парень, сопровождавший братьев. Дворовый мужик тут же захлопнул калитку, заложил засов и принял поводья хозяйского коня. Тимофей, спешившись, отдал поводья Данилке и еще показал рукой – мол, так и оставайся, долго тут не пробудем.
– Что с братом? – встав напротив конюха, строго и скорбно спросил Федор Афанасьевич.
– Я телегу нанял, его привезти. К вечеру, я чай, будет.
– Жив? – В глазах самого младшего, Федота, была надежда.
– Был бы жив, – хмуро отвечал Тимофей. – Кабы по лесам не слонялся…
Услышав это, Данилка даже рот приоткрыл. И точно – покойник-то сам туда, на поляну, пришел! Если бы его на дороге ножом в спину закололи, то в придорожных кустах бы и бросили! Какого же черта его так далеко оттащили?
И таскать мертвое тело – радость невелика, на руки только дорогого покойника возьмут, а такого, что собственноручно прирезан, – волоком, волоком… А трава там была непримятая! Словно бы вошел, раздвигая высокие травы, Терентий Горбов на поляну, встал посередке – да и рухнул…
Пока он об этом думал, Тимофей то же самое коротко рассказал – мол, обнаружили случайно на поляне.
– Да как же?… – чуть не плача, непонятно о чем спросил младший брат.
Тимофей, очевидно, понял вопрос по-своему.
– Вот, – Озорной указал на Данилку. – Кабы не он – лежать бы Терентию Афанасьевичу в том лесу и лежать! А его словно ангел Господень вел – вот нужно ему на ту поляну, хоть ты тресни! И привел его ангел, и указал…
Федор Афанасьевич повернулся к Данилке и в пояс ему поклонился.
– За то, что брата моего единокровного, любимого нашел и вывез!
И Озорной дважды кивнул – мол, мудрые и нужные слова сказаны.
Данилка не нашелся что ответить. То – кой черт тебя, обалдуя, туда тащит, а то – ангел Господень! Ловок Озорной!
Федот как ни крепился, как ни кусал себе губы, а заплакал. И тут же из-за дома послышались бабьи крики. Мужчины резко повернулись.
Вылетела заполошная девка в одной подпоясанной рубахе, пролетела мимо и кинулась к дворовому мужику, охранявшему изнутри калитку.
– Провушка, беги на торг, зови наших всех! Ефросиньице Бог сыночка послал!
– Не ори, дура, – хмуро сказал девке Федор Афанасьевич.
Она повернулась и ахнула, поднеся ко рту сжатые кулачки.
– Вот так-то, – купец повернулся к Тимофею. – И родиться не успел, а уж сирота… Пойдем к нам в крестовую палату, помолимся.
– Сирота?… – еще не понимая смысла этого слова, тупо повторила девка. – Кто сирота-то, Господи?…
– Пошла вон, – беззлобно, однако твердо прогнал девку Федор Афанасьевич, и она понеслась обратно – к той стоявшей на задворках бане, где наконец-то разрешилась от бремени Терентьева жена.
Данилка глядел, глядел ей вслед – да и принялся кусать себе губы, как незадолго перед тем Федот. Острая жалость к младенцу, чьего отца убили злодеи, убили предательски – ножом в спину, перешибла все разумные мысли, а оставила одну неразумную, и внятно прозвучала в Данилкиной голове та мысль: найду и своими руками прикончу!