– Иван Павлович… Мальчик мой! Если бы я мог отправить тебя в хороший санаторий, в Швейцарские Альпы, или даже в Ялту, в санаторий в память императора Александра Третьего! Ты бы поправился. Во всяком случае, прожил бы еще годы, а может, и совсем выздоровел. Но здесь… Пропадешь. Но мы, вместе с господином Петрусенко, будем хлопотать о снисхождении к тебе. Ты сильно болен.
– Неужели есть надежда? – Глаза молодого человека смотрели умоляюще. – Мне кажется, я отсюда не выйду.
– Будем стараться. А пока я переведу тебя в изолятор и попробую сделать так, чтоб за тобой хорошо смотрели.
Шатилов покинул больницу после того, как лично проследил за переводом Ивана Христоненко в изолятор. Сказал фельдшеру и прапорщику:
– Больному нужно хорошее питание. Я понимаю, что кетовой икры, кумыса или хорошей свинины он здесь не получит. Но хотя бы яйца, молоко, гречка, овощи – это возможно?
– Возможно, господин профессор, – уверил фельдшер. – Для больницы все-таки отпускают продукты получше.
– И еще… Господин Павлов, вы видели, ко мне подходил мой бывший студент, Смирнов. Если бы вы сочли возможным перевести его работать в больницу, был бы вам благодарен. Понимаете, он на моем факультете занимался как раз проблемами легочной болезни! И знания, и способности у него отменные, надо использовать это.
– Думаю, это возможно, – согласился прапорщик. – Особенно если у него есть знания.
– Курса он не окончил, – пояснил Шатилов, – был из университета исключен. Да, резкого и скандального характера молодой человек, видите, даже закон преступил. Но в медицинской науке просто талантлив. Пусть особое внимание уделяет больному Христоненко. А я кое-какие лекарства для больницы пришлю. Увы, к сожалению, от чахотки порошков нет.
4
Сегодня больному было заметно легче. Приступы кашля не стали слабее, но сотрясали худое тело Ивана Христоненко гораздо реже, температура не поднималась слишком высоко. Час назад он со своим «личным санитаром» выходил погулять. Это он так называл, шутя, Степана Смирнова. Конечно, тот был много занят и у других больных, да и просто по хозяйственным делам, но все же ему, Ивану, уделял больше времени. Вот уже не первый раз выводил его на прогулку в тюремный двор. Понятно, что это не сад в Настасьевке и не набережная в Крыму, но погода стояла в эти дни хорошая, солнечная. А какой-никакой свежий воздух для больных легких был живительным.
Отличный парень этот Степан! Немного постарше, но этой разницы Иван и не ощущал. Образованный, остроумный, начитанный. Иван не спрашивал, за что тот оказался в тюрьме, – это было бы бестактно. Да и что спрашивать? Не бандит, не вор. Значит, как и он сам, вступил в конфликт с новыми властями…
После прогулки Степан ушел надолго по делам, Иван, немного утомленный, то дремал, то пробуждался, лежал, думал. Под вечер «личный санитар» вновь зашел в изолятор, сказал весело:
– Разрешили быть с тобой до отбоя.
Но тут же нахмурился, заметив капли пота на лбу больного, горячий блеск в глазах.
– У тебя снова жар! Ну ничего, под вечер это обычное дело.
Он растворил в воде порошок пирамидона, дал Ивану выпить. Сел рядом на табурет, взял за запястье, считая пульс. А минут через десять Иван и сам почувствовал себя лучше, тоже сел в кровати, опираясь на подушку. Голова слегка кружилась, но это было привычно и даже приятно. Он закашлялся, однако приступ оказался не сильный, и платок, приложенный к губам, не окрасился. Но все-таки Иван спросил:
– Не боишься заразиться?
Смирнов пожал плечами:
– Я знаю, что туберкулез не так просто передается, как, например, инфлюэнца. Надо, чтоб организм был истощен или ослаблен другими болезнями. А я, как видишь, здоров.
Засмеялся, разворачивая плечи и похлопывая себя по груди.
Иван тоже улыбнулся: Степан и правда был крепко сбитым, ловким молодым человеком, а в несуетливых его движениях ощущалась сдержанная, даже скрытая мощь и энергия. Он достал из прикроватной тумбочки шахматную доску:
– Сыграем, Ваня?
Еще три дня назад он обнаружил шахматы, убирая шкафы в больничной кладовой. Теперь два молодых человека расставили фигуры – Ивану белые, Степану черные. Но, сделав первый ход, Иван вдруг уронил голову и совсем по-детски разрыдался. Смирнов не стал утешать, расспрашивать – молчал и ждал.
– Прости, – Иван уже отирал слезы. – Вот взял в руки ферзя и вдруг вспомнил башни на нашем особняке. В Настасьевке. Там есть такие, похожие. И лошади, наш конный выезд… У нас, Степан, есть прекрасный дом в Москве, и в Сумах, и за границей. Но я всегда любил Настасьевку, больше всего! И отец мой тоже. Он и умирать туда приехал… Как бы я хотел, Степан, тебя туда пригласить! Ты бы тоже полюбил!