Дональд Олсон
Кровная родня
— Потеря времени, сэр. Она не придет.
— Вы так уверены, Питерс?
— Говорят, она выходила из дома всего лишь один раз после суда.
Тревисс запечатал конверт и протянул его молодому человеку.
— Она придет, Питерс, когда ознакомится с тем, что я здесь написал. Вручите это послание лично мисс Фрейл из рук в руки и дождитесь ответа.
Обожая вкус тайны, Тревисс не стал открывать своему молодому помощнику и другу точное содержание приглашения; когда Питерс вернулся, явно потрясенный результатом, чтобы объявить ему, что мисс Фрейл будет рада встретиться с ним за завтраком в будущий четверг, он так и не удовлетворил любопытства друга, бросив лишь свою привычную фразу: «Вы знаете мои методы, Питерс. Воплощайте их в жизнь». После чего, продолжая изображать своего любимого литературного идола, принялся раскуривать трубку с любимым табаком, а затем откинулся на спинку кресла и стал размышлять над некоторыми не самыми сенсационными, но наиболее загадочными аспектами дела миссис Тельмы Чивертон.
Для человека, чьим хобби была разгадка преступлений, с виду совершенно неразрешимых, Тревисс проявлял удивительное отвращение к функционированию тщательно смазанной судебной машины, если она занималась преступлениями. Если он и читал с нескрываемым интересом газетные отчеты о судебных заседаниях, даже поминутные рассказы об этих процессах, он до отвращения не любил присутствовать на них; бесконечные перекрестные допросы свидетелей невероятно раздражали его, как ему были и скучны бесчисленные возражения и аргументы, на его взгляд, совершенно бессмысленные, но которые так обожали адвокаты и прокуроры. А потому до того, как Питерс не съездил за ней в четверг, он никогда не видел Лиззи Фрейл. Когда она вылезла из машины, он не заметил в ее внешности ничего такого, чтобы напоминало ему о жалких фотографиях, опубликованных на первых страницах газет во время процесса.
Хотя она и выбрала для визита летнее платье, столь же тусклое, как и те, что были на ней в суде — быть может, оно и было тем же платьем, — она, похоже, решила внести какую-то нотку вызывающей эйфории, упоения победой и свободой, водрузив на голову воздушную розовую шляпку, украшенную белыми веточками.
Тревисс ждал ее в саду; когда она шла по центральной аллее в сопровождении Питерса, он увидел, как она вдруг замерла на полпути и радостно воскликнула:
— Какой божественный запах! Обожаю розы!
Тревисс двинулся ей навстречу, учтиво поздоровался, потом подвел ее к каменной скамье рядом с огромной клумбой левкоев и роз.
— Когда я была молода, ужасно молода, я не переставая писала груды отвратительных стихов, — разом выпалила она, поднимая лицо и подставляя его солнечным лучам. — К счастью, я помню лишь один из них. О лилиях, которые я люблю столь же глубоко. «Их аромат земной или небесный?» Мне казалось, что эта строка дышит счастьем… А, быть может, я попросту заимствовала ее у Кристины Россетти. Вы не находите, что это немного напоминает Кристину Россетти?
— «Когда я умру, о любовь моя, Не пой ты мне печальных песен». Это все, что я помню из Кристины Россетти, — признался Тревисс.
— Честно говоря, это все, что стоит запомнить.
Питерс исчез в глубинах дома, чтобы закончить подготовку к завтраку, пока Тревисс и Лиззи Фрейл болтали о том и о сем, без всякой спешки, как два незнакомых человека, встретившихся по счастливой случайности; постепенно, медленно, но неотвратимо он начал сожалеть о своем внезапном озарении — устроить ей ловушку, пригласив на завтрак. Он был близок к мысли, что проявит жестокий и неприятный эгоизм, вызвав у нее болезненные переживания, поскольку он обязательно дойдет до обвинений, если сможет их сформулировать. На мгновение ему захотелось оставить все, как есть, просто угостив ее завтраком, а потом вручить букет роз и с миром отпустить в ее мрачный бесформенный замок, где она жила до своего ареста и куда вернулась после того, как ее оправдали. Он решил избегать любого намека на скрытую причину своего приглашения, дав ей возможность самой вести нить разговора. Если она сделает вид, что поверила в его приглашение, сделанное только из джентльменства и безобидного любопытства, тем хуже — он поведет свою партию.
И все же не без некоторого облегчения он, после долгого обмена пустыми фразами, увидел, что она обратила к нему лицо и сказала:
— Вы передали мне ваше приглашение в столь странных и загадочных выражениях, мистер Тревисс, что я не смогла отказаться. Вы знаете, я впервые выбралась в свет.
— Должен признать, что питаю слабость к загадкам. Но признаю, что это не дает мне права подвергать испытаниям других.