– Он заявил, что вы заштопали его после последней аварии, и он хочет, чтобы вы сделали это еще раз. Похоже, ему потребуется не меньше сотни швов, в общей сложности.
Доктор Кейдж качает головой.
– Ему нужно, чтобы кто-нибудь вбил ему в башку немного здравого смысла. Отправьте его в операционную. Я сейчас приду.
Доктор встает из-за стола, подходит и берет меня за руку.
– Я буду честен с вами, Кэт. Мне никогда не нравился ваш дед. Я уважал его мастерство, его работу на благо города, но это, пожалуй, единственные добрые слова, которые я могу сказать в адрес Билла Киркланда. Что касается того, о чем вы меня спрашивали, то вот что я вам скажу: ему почти восемьдесят, и он принимает «виагру», как и любой пациент из тех, кого я лечу. Мне это известно, потому что он получает ее бесплатно от одной из фармацевтических компаний. И насколько я знаю, он не посещает ни одну женщину в городе… С другой стороны, я не знаю доброй половины того, что происходит здесь. Так что этот факт не может служить доказательством. – Когда я поднимаюсь, Доктор Кейдж спрашивает: – Как поживает ваша тетя Энн? Мне приходилось лечить ее от депрессии, когда она разочаровывалась в своих психотерапевтах.
– Она умерла.
Доктор Кейдж явно потрясен.
– Как это случилось?
– Самоубийство. Вчера ночью.
– Господи Иисусе! Какой ужас!
– Энн никогда не заговаривала с вами о сексуальном насилии?
Он отрицательно качает головой.
– Она была одержима стремлением родить ребенка, это я помню отчетливо. А с вашим дедом у нее были подлинные амбивалентные отношения любви-ненависти. Она зависела от него буквально во всем и ненавидела себя за эту зависимость.
– Вам ничего не известно об операции по удалению аппендицита, которую она перенесла на острове?
Доктор Кейдж смеется.
– Черт, да я, наверное, не меньше дюжины раз слышал, как Билл рассказывал эту историю. Он держал себя так, словно сделал пересадку сердца перочинным ножом с помощью мази для растирания.
– Когда это случилось, Энн было десять лет. По-вашему, она могла забеременеть в таком возрасте?
Доктор Кейдж, прищурившись, пристально смотрит на меня и отрицательно качает головой.
– Нет. За свою более чем сорокалетнюю практику я один-единственный раз видел беременную одиннадцатилетнюю девочку. Может быть, два раза. Боже Всемогущий, да вы решили перепрыгнуть бездонную пропасть, верно?
Я киваю.
– Похоже на то.
Он переводит взгляд на Майкла.
– Позаботься об этой девочке. Она, конечно, выносливая и жесткая, но не настолько, как сама о себе думает.
– Я так и сделаю.
Доктор Кейдж пожимает Майклу руку и уходит.
– Ты по-прежнему хочешь эксгумировать тело отца? – обращается ко мне Майкл.
– Сильнее, чем раньше.
Он вздыхает и ведет меня в приемную. По белым плиткам коридора тянется кровавый след, а возле двери в приемный покой виднеется кровавый след ноги. В мгновение ока я переношусь в свою спальню, где на полу остались такие же отпечатки. Дверь расплывается у меня перед глазами, а колени подгибаются. Майкл берет меня под руку и ведет мимо любопытных в приемном покое.
– Я отвезу тебя к себе в офис. Срочно нужно сделать кое-какие анализы, – говорит он.
Я прищуриваюсь от яркого солнечного света, и перед моими глазами мечутся безумные образы. Надгробная плита на могиле отца… Я, совсем еще маленькая девочка, кладу Лену-леопарда в его гроб…
– Нет. Если я остановлюсь, у меня не хватит сил начать все с начала. Так что мы идем дальше.
Глава пятьдесят первая
Городское кладбище Натчеса – одно из самых красивых в мире, но сегодня оно не приносит в мою душу успокоения. Я веду машину матери по одной из узких асфальтированных дорожек, сама она сидит рядом со мной и выглядит такой встревоженной, какой я ее давно не видела. Она заметно постарела после смерти Энн. Кожа у нее посерела и обвисла, а в глазах появилось сумрачное и хмурое выражение.
– Не понимаю, зачем понадобилось приезжать сюда, – тихим голосом говорит она. – Мы и так будем здесь очень скоро, на похоронах Энн.
– Я хочу увидеть папину могилу. Я хочу, чтобы наша семья собралась вместе, когда я стану говорить с тобой. Я хочу, чтобы мы были втроем.
– Какая муха тебя укусила? – Она смотрит сквозь лобовое стекло прямо перед собой. – Тебя разыскивает ФБР. Ты довела до белого каления отца и Пирли. Отец затеял очень шаткую сделку, пытаясь спасти город, и в ужасе от того, что ты можешь похоронить ее, устроив все эти неприятности.
Я продолжаю вести машину по туннелю из дубов, вдоль длинных оградок кованого железа и мавзолеев, скрытых за деревьями. Наш семейный участок расположен в старой части кладбища, где кривые и узловатые ветви гигантских дубов опускаются до самой земли, а бородатый мох, густыми длинными гирляндами свисая с деревьев, драпирует все в густую тень.
– Ты часто бываешь на могиле папы? – спрашиваю я.
Мать не отвечает.
Если бы Майкл не высадил меня в магазине матери, по моему настоянию, ни за что не удалось бы уговорить ее поехать на кладбище. Но, предложив отвезти ее домой, я заполучила в свое распоряжение ее машину и – по крайней мере, на данный момент – ее саму.
– Мама, ты принимала успокоительное?
Она устремляет на меня рассеянный взгляд:
– У тебя просто стальные нервы. Ты пила свое успокоительное каждый божий день.
– Верно, но сегодня я трезва как стеклышко. Можешь не верить, но я не пью уже целую неделю.
Мать оставляет мои слова без ответа.
– Я спрашиваю только потому, что мне интересно. Ты сама приняла лекарство или это дедушка дал его тебе?
Слабая вспышка гнева и раздражения.
– Где бы, по-твоему, я могла его взять?
Я ставлю ее «максиму» на траву рядом с низкой кирпичной стеной. За ней начинается семейный участок ДеСаллей. У нас нет мавзолеев, лишь белый мрамор из Алабамы за решеткой кованого железа, которую соорудили еще в тысяча восемьсот сороковом году. Отсюда не видно реку – ее могут увидеть только родственники тех, кто похоронен на Еврейском холме, – но в воздухе стоит аромат кедров и оливковых деревьев, а наличие тени с лихвой компенсирует панорамный обзор, открывающийся с крутого обрыва.
За этой оградой лежат почти все представители пяти поколений семейства ДеСаллей. Дедушка наверняка предпочел бы, чтобы Люка Ферри предали земле где-нибудь в другом месте, но моя мать, к ее чести, настояла, чтобы его похоронили здесь. Наверное, это единственный раз, когда она осмелилась пойти против воли отца и добилась своего. Если я попытаюсь затащить мать за ворота, она начнет сопротивляться, так что я просто захожу на огороженную территорию и не останавливаюсь до тех пор, пока передо мной не оказывается простой черный надгробный камень на могиле отца.
Вскоре я слышу скрип ворот, и на землю у моих ног ложится еще одна тень.
– Для чего мы сюда приехали? – негромко спрашивает мать.
Я не глядя беру ее за руку.
– Мама… Как-то так получилось, что я дожила до тридцати одного года, и все это время мы с тобой фактически оставались чужими друг другу, разве что иногда обменивались ничего не значащими словами. Я виню себя ничуть не меньше, чем тебя. Я хочу, чтобы в будущем мы ладили лучше. Но может случиться так, что после сегодняшнего дня ты больше не захочешь разговаривать со мной.
– Ты меня пугаешь, милая.
– Я не стану тебя обманывать, говоря, что все будет в порядке. Я хочу эксгумировать тело папы.
Она делает резкий вдох-всхлип, который кажется мне настоящим взрывом. Я знаю, что бушующие у нее в душе противоречивые чувства почти невыносимы. «Как я могла вырастить эту сумасшедшую особу, которая стоит рядом со мной?» – вот что она наверняка сейчас думает. Прежде чем она успевает разразиться гневной тирадой или расплакаться, я продолжаю:
– Мне нужен образец его ДНК, кроме того, я хочу провести новое вскрытие. И еще забрать Лену из гроба.
– Старую, потертую плюшевую зверушку?
– Да.
Она вырывает руку.