– О чем ты говоришь?
– Ты хочешь выкопать проклятый труп своего отца?
Я не верю своим ушам. Или Майкл солгал мне, когда сказал, что не упоминал моего имени в разговоре со своим адвокатом, или же кто-то в офисе лорда-канцлера проболтался деду о моих расспросах. Должно быть, в этом все дело. Я звонила в палату мирового судьи, пока ехала от доктора Кейджа до магазина матери, чтобы получить некоторое представление о том, сколько времени уйдет на эксгумацию. Но мы так и не дошли до обсуждения этого вопроса. А теперь то, что я планировала осуществить как маленькую тайную операцию, как и вообще все, стало известно деду.
– Ну? – рычит он. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Невероятно, но мать встает между мной и дедом. Похоже, это только начало.
– Не кричи на нее, папа, – умоляющим тоном говорит она. – Кэт сейчас не в себе.
– Что ты имеешь в виду? – громовым голосом вопрошает он.
– Она борется с проблемами.
Он стискивает зубы и сердито кивает.
– Да, я знаю, что у нее проблемы. Всю жизнь у нее были проблемы, как и у Энн. Полжизни я потратил на то, чтобы разобраться с их проблемами, но сегодня этому пришел конец. Сегодня я умываю руки. Сегодня я намерен положить этому конец, прежде чем эта девчонка создаст целому городу проблему, какую он не может себе позволить.
– О чем ты говоришь? – спрашиваю я.
– О казино, будь оно проклято! Я говорю о спасении этого города. Мы в полушаге от того, чтобы получить федеральную сертификацию индейского племени натчесов. И комиссия штата по азартным играм ровным счетом ничего не может поделать. Но ты, – он тычет толстым указательным пальцем в мою сторону, – ты можешь разрушить всю комбинацию своими вопросами и теориями. Мало того, ты оказалась замешанной еще и в серийном убийстве. А теперь ты хочешь выкопать полуразложившееся тело Люка Ферри, чтобы завтра весь город прочел об этом в газетах? Ну так вот, я говорю тебе, что этого не будет! Если только этой процедуры не требуется для официального уголовного расследования, тебе необходимо разрешение матери, чтобы выкопать тело.
Мать съеживается, когда он бросает яростный взгляд в ее сторону, и я понимаю, что она не даст мне того, в чем я так нуждаюсь. Но я не отступлю. С меня хватит! Я делаю шаг в сторону деда.
– Тогда, полагаю, мне не остается ничего другого, как официально потребовать возбуждения уголовного дела. Я не хотела этого, но ты не оставляешь мне другого выхода. Я заставлю полицию Натчеса заняться этим и подключу ФБР, пока не получу того, что мне нужно. Если мне понадобится вывернуть Мальмезон наизнанку и превратить его в сумасшедший дом, чтобы узнать правду, значит, так тому и быть.
– Правду? – переспрашивает дед. – Полагаешь, тебе нужна правда?
– Мне всегда нужна была только правда! Но ты кормил меня одной ложью. Каждая новая история была очередным враньем лишь для того, чтобы удержать меня от дальнейших расспросов и расследования. Чего ты боишься, дедушка? Что можно узнать о тебе такого, что одна только мысль об этом тебе невыносима?
Он снова бросает взгляд на мою мать, потом переводит взгляд в землю. Когда он наконец поднимает голову, глаза его буквально впиваются в меня.
– Не себя я пытался защитить. Тебя. Я молил Бога, чтобы ты никогда не узнала разгадку этой проклятой тайны, которую столь упорно пытаешься разгадать. Я сделал для этого все, что в моих силах. Но тебе этого мало. Чтобы получить то, что тебе нужно, ты готова разрушить этот дом, эту семью, все, чего я добился. Ты уже доказала это. Итак, тебе нужна правда?
В затылке у меня поселилась тупая ноющая боль. Но обратного пути нет.
– Да.
– Ты хочешь знать, кто убил твоего отца?
– Да.
– Ты. Ты сама.
Стук капель дождя настолько реален, что я обеими руками прикрываю лицо. Мать и дед внезапно расплываются у меня перед глазами, их силуэты теряют четкость, как будто все мы оказываемся под водой. Я хочу заговорить, но мне больше нечего сказать. Все мои вопросы получили ответ, краткий и сокрушительный. Каждый кусочек хаотичной головоломки моей жизни вдруг встал на место. Длинный черный поезд, который несся на меня по сверкающей кухне Артура ЛеЖандра, совершил полный круг. Из ниоткуда вновь появилась черная блестящая морда локомотива, загораживая собой все вокруг: людей, траву, деревья и небо. В последний миг перед столкновением у меня перед глазами вспыхивают яркие образы-воспоминания: жертвы убийств в Новом Орлеане, обнаженные и изуродованные; мертвый Натан Малик в ванне мотеля, с черепом на коленях; Энн, распростертая на полу клиники, с двумя черепами и скрещенными костями, нарисованными на животе, а рядом плюшевая черепашка. Но лица отца я не вижу. Я пытаюсь вызвать в памяти его образ, но вижу лишь ожерелье из ушей, скульптуру повешенного, фотографии обнаженных детей и две черные тени, сражающиеся надо мной в темноте.
А потом я больше ничего не вижу.
Глава пятьдесят третья
Я бегу.
Я бегу быстрее, чем бегала когда-либо в жизни. Стволы деревьев проносятся мимо, сливаясь в размазанные полосы, как бывало, когда я скакала на лошади на острове, но сегодня вперед меня несут только ноги, уводя от чего-то настолько страшного, чему я не могу заставить себя взглянуть в лицо.
Ты хочешь знать, кто убил твоего отца?
Нет! Я хочу повернуть время вспять. Отмотать его назад, к тому моменту, когда начала задавать вопросы. Вопросы, на которые, как я думала, мне нужны были ответы.
Теперь я понимаю, что ошибалась.
Есть вещи, которых лучше не знать. Голос Пирли.
За деревьями вдалеке виднеется дом Майкла Уэллса. Его вид вселяет в меня странное ощущение надежды, как у вора, увидевшего церковь, а в ней свой единственный шанс на спасение и обретение убежища. Я бегу быстрее, и вскоре передо мной появляется сверкающий синий прямоугольник плавательного бассейна Хемметеров. Но Хемметеры здесь больше не живут. Бассейн, как и весь дом, принадлежит Майклу. Слишком много перемен…
Спотыкаясь, я вбегаю в бетонный дворик, в центре которого расположен бассейн, и мои глаза с вожделением всматриваются в его синюю глубину. Какая-то часть меня стремится скользнуть под воду, лечь на дно и затаить дыхание, слушая, как сердце начинает биться все реже и реже, промежутки между ударами становятся все длиннее и длиннее, растягиваясь до бесконечности. Но так не бывает. Лишенное притока кислорода, сердце постепенно начнет ускорять ритм, пытаясь накормить задыхающиеся ткани, пока наконец не превратится в бессмысленно и отчаянно трепыхающийся кусочек плоти у меня в груди. И тогда я рванусь к поверхности. Даже желание умереть не способно заглушить инстинкт самосохранения, выпестованный миллионами лет эволюции. Для этого требуется насилие. Или такой способ самоубийства, который не предусматривает обратного пути. Например, внутривенное введение морфия. Скорее всего, именно эта инъекция и погрузила Энн в благословенное забытье, так что сожаление и прочие соображения быстро превратились в ничто. Впрочем, сомневаюсь, что она повернула бы обратно, даже если бы могла.
Для некоторых боль ежеминутного существования становится настолько острой, что в конце концов они могут, не мигая, взглянуть в лицо смерти – и даже приветствовать ее – и, не оглядываясь назад, пересечь реку, о которой говорил доктор Малик. Но для меня, пусть даже я подбиралась к самому краю черной бездны самоубийства, боль всегда была предпочтительнее пустоты.
До сегодняшнего дня…
В доме Майкла горит свет. И только он заставляет меня отступить от бассейна и подойти к застекленной створчатой двери в задней части дома. Внезапно я барабаню по стеклу, барабаню изо всех сил, и боль в разбитых суставах не останавливает меня, а лишь напоминает о том, что я еще жива. Я вижу движение внутри, к двери спешит Майкл, лицо у него встревоженное и озабоченное. Прежде чем он успевает заговорить, я бросаюсь к нему, приподнимаюсь на цыпочки, крепко обнимаю его и прижимаюсь к нему всем телом.
– Эй, в чем дело? – спрашивает он. – Что случилось? Вы с мамой поссорились?