– Джо разговаривал с детективами, которые допрашивали Питре после убийства ее отца. Они говорят, что не успели задать ей и несколько вопросов, как появился Кайзер и дальше повел допрос самостоятельно.
– Это меня не удивляет, – отвечаю я, стараясь не выдать голосом охватившее меня напряжение. – Ты думаешь, Кайзер ее заподозрил? Ведь он долгое время работал психологом-аналитиком в Куантико.
– Мог и заподозрить.
Шон разглядывает другую сторону улицы, потом переводит взгляд на перекресток впереди. Он уже дважды проехал здесь, высматривая признаки установленного за домом наружного наблюдения, но ничего не обнаружил.
– На этот раз мы с тобой зашли очень далеко, Кэт. Намного дальше, чем когда-либо себе позволяли. Если Кайзер уже подозревает Питре, мы можем загубить все дело.
Он смотрит на меня, и во взгляде его читается искреннее беспокойство.
Я отвечаю ему тяжелым взглядом, вылезаю из машины и торопливо иду по тротуару к входной двери, затянутой проволочной сеткой от насекомых. За спиной я слышу быстрые шаги Шона, он догоняет меня.
– Отойди от света, – говорит он.
Я стою в тени карниза, а Шон быстро обходит вокруг дома. Самым громким звуком в окрестностях остается шум кондиционеров, в который вплетается приглушенное бормотание работающих телевизоров.
– Ничего не видно, – сообщает Шон, подходя ко мне. – Повсюду на окнах задернуты занавески.
Прежде чем он успевает придумать причину, по которой нам надо выждать еще некоторое время, я поднимаюсь по трем бетонным ступенькам и стучу в дверь.
Внутри слышны торопливые шаги. Потом занавеска на окне слева от нас отодвигается и к стеклу приникает темный силуэт – кто-то смотрит наружу. Я не успеваю рассмотреть, кто это, как занавеска опускается.
– Кто там? – доносится до нас приглушенный женский голос.
– Полиция, – властно и уверенно произносит Шон. – Пожалуйста, откройте, мэм. Я покажу вам свое удостоверение личности.
Через несколько мгновений щелкает замок, и дверь приоткрывается на ширину цепочки. Шон открывает бумажник и подносит бляху к щели в дверном проеме.
– Детектив-сержант Шон Риган, мэм. Отдел по расследованию убийств, Управление полиции Нового Орлеана. Вы Эванджелина Питре?
– Может быть.
– Я был другом вашего отца.
– Я вас не помню. Что вам угодно?
– Вы Эванджелина Питре?
– Да. В чем дело?
– Речь идет об убийстве вашего отца.
Пауза.
– Я уже разговаривала с несколькими детективами. И с ФБР тоже.
– Мне это известно, мэм. Но мы очень серьезно относимся к смерти коллеги. Нам необходимо еще раз побеседовать с вами.
– В таком случае…
Дверь закрывается, но вот изнутри доносится короткий лязг, и она распахивается вновь, открывая лицо, уже знакомое мне по фотографии, которую я рассматривала при свете лампочки в автомобиле, пока мы ехали сюда. Эванджелина Питре в жизни выглядит старше, чем на снимке. И хотя по тому, как ее зовут, можно заключить, что она принадлежит к каджунам,[28] в ее жилах, очевидно, течет и кровь горцев. Темные глаза и волосы Эванджелины контрастируют с бледной кожей, а худощавая фигура наводит на мысль о дистрофии. Ее гладкие волосы свисают неопрятными прядями, как если бы их давно не мыли, а на шее виднеется фиолетовый синяк от засоса.
– Прошу прощения, – говорит она. – С тех пор как это случилось, я превратилась в параноика. Чем я могу помочь?
– Можно войти? – спрашивает Шон.
– Это займет много времени?
– Возможно. Надеюсь, вы понимаете, что мы ищем серийного убийцу.
– Так пишут в газетах. – Питре с сомнением оглядывается через плечо, словно не хочет, чтобы мы видели, в какой нищете и убожестве она живет. – Вам действительно нужно входить ко мне?
– Мы предпочли бы поговорить внутри. Вы же знаете, какими любопытными бывают люди.
В ее глазах на мгновение вспыхивает ненависть. Эванджелина Питре явно не ладит с соседями.
– Ну хорошо, – наконец соглашается она. – Входите.
Она отступает на шаг в сторону, давая нам возможность войти.
Передняя дверь открывается прямо в гостиную. Я видела много подобных жилищ в Новом Орлеане. Дверь на противоположной стене гостиной ведет в кухню. Через нее видны застекленные двери, которые выходят на зацементированный дворик снаружи. Справа от меня тянется коридор, ведущий к нескольким спальням (самое большее, трем) и к ванной в конце холла.
В гостиной в глаза сразу же бросается обитый цветастым гобеленом уголок, состоящий из маленького диванчика для двух человек и раскладной софы, превращающейся по ночам в спальное ложе. Уголок выглядит так, словно был куплен в магазине для бережливых. Софа стоит у стены напротив входной двери, а перед ней расположился прямоугольный кофейный столик. Диванчик типа «любовное гнездышко» повернут к левой стене, у которой стоит старенький телевизор, транслирующий передачу «Магазин на диване». Перед телевизором приткнулось раскладное кресло, а у стены позади себя я обнаруживаю старый комод с зеркалом. В воздухе лениво висят клубы сигаретного дыма. Проследив, откуда они поднимаются, я вижу на полу рядом с креслом пепельницу, в которой дымится недокуренная сигарета.
Эванджелина Питре еще ни разу не повернулась к нам спиной. Она попятилась в гостиную, потом скрестила руки на груди и продолжала медленно отступать к софе, мимоходом обогнув кофейный столик и даже не опустив на него глаз. Она или выросла в этом доме, или прожила здесь достаточно долгое время.
– Присядете? – предлагает она.
– Благодарю вас, – отвечает Шон.
Он разворачивает кресло лицом к софе и усаживается в него. Я, едва сдерживая любопытство, опускаюсь на краешек диванчика и кладу сумочку на колени. Эванджелина Питре сгибает колени и садится на софу, как птичка, готовая в любую секунду вспорхнуть.
– Мисс Питре, – начинает Шон, – мы бы хотели…
– Энджи, – перебивает она. – Зовите меня Энджи.
Шон улыбается ей своей самой обворожительной улыбкой, но его голос сохраняет сугубую официальность.
– Хорошо, Энджи. Моя коллега – судебно-медицинский эксперт, к чьей помощи мы иногда прибегаем при расследовании дел, подобных этому. Она хочет задать вам несколько вопросов относительно…
Слова его сливаются для меня в бессмысленный монотонный речитатив. Он следует сценарию, который мы разработали по дороге сюда, но теперь, оказавшись здесь, я думаю, что мы только зря теряем время. Не понадобятся сложные психологические трюки, чтобы заставить эту женщину открыться нам.
– Энджи… – Я разговариваю с ней, как с доброй приятельницей. – Детектив Риган не говорит вам всей правды.
Шон умолкает и смотрит на меня с открытым ртом.
– Я работаю судебно-медицинским экспертом, но пришла сюда не для того, чтобы говорить о судебной медицине. Я здесь для того, чтобы рассказать вам, что нам известно об этих убийствах.
Питре смотрит на Шона так, словно умоляет его помочь ей. Его официозная ложь понравилась ей куда больше моей откровенной правды. Но Шон молчит.
Я опускаю сумочку на пол, на секунду подумав о револьвере внутри, кладу руки на колени и улыбаюсь Питре своей самой доверительной улыбкой.
– Энджи, вы когда-нибудь видели меня раньше?
Она отрицательно качает головой.
– Я была близким другом доктора Натана Малика.
В лице ее что-то неуловимо меняется. Что? На скулах на мгновение набухли желваки? На шее запульсировала какая-то жилка? Что бы ни было тому причиной, я чувствую, что это нечто столь важное, как если бы с ее лица на меня уставилась вторая пара глаз. Глаз, в которых светится первобытный инстинкт – выжить любой ценой. Я никогда в жизни не встречала Эванджелину Питре, но знаю ее.
Она – это я. У меня тоже есть вторая пара глаз. Тех, которые отчаянно всматриваются в дрожащую темноту в ожидании, когда же придет он…
– В чем дело? – подает голос Энджи. – Вы так странно смотрите на меня.
– Энджи, меня зовут Кэтрин Ферри. Вам знакомо это имя?