– Почему ты считаешь, что тот грабитель мог быть другом папы?
– Я думаю, так оно и было, – твердо отвечает она. – Иначе кто мог подобраться к твоему отцу так близко, чтобы застрелить из его собственного ружья?
– Что ты имеешь в виду?
– Я никогда еще не встречала мужчины, который бы все время оставался настороже, как мистер Люк. Он спал с открытыми глазами. В любой момент был готов отразить опасность. Наверное, это война сделала его таким. Доктор Киркланд считает себя великим охотником, но твой отец… он мог пройти по лесу так, что не шевельнулась бы ни одна былинка. В первые два года после того, как вернулся с войны, он ночами напролет бродил по поместью. И по острову тоже, как я слышала. Иногда он пугал меня до полусмерти. Он появлялся из воздуха, как привидение. Никто не мог подкрасться к мистеру Люку незамеченным. Никто и никогда. Это я знаю совершенно точно.
– Друг… – протянула я, пытаясь привыкнуть к этой мысли. – Я не помню, чтобы у папы были друзья.
Пирли с сожалением улыбается.
– Собственно, они не были друзьями. Просто мальчишки такие, каким был он. Мальчишки, которые были на войне. Не вместе с ним, а так же, как он. Они были хорошими парнями, но слишком много хороших парней вернулось из Вьетнама подсевшими на наркотики. Черные и белые, безразлично. Мой племянник был одним из них. Во всяком случае, его приятели наверняка знали, что у твоего отца есть пилюли. Плюс они могли решить, что и доктор Киркланд держит здесь наркотики. Об остальном догадаться нетрудно, верно?
Я обвожу взглядом заброшенную, одинокую спальню. Детская комната, в которой нет ребенка. Я не страдаю клаустрофобией, но некоторые места иногда действуют мне на нервы. И в такие моменты надо двигаться. Двигаться, иначе можно сойти с ума.
– Пойдем отсюда. – Пирли берет меня за руку. – Что с тобой, девочка моя?
– Мне нужно на воздух.
– Ну что же, тогда идем.
Я пропускаю Пирли вперед, закрываю за нами дверь.
– Пока не заходи сюда, – прошу я. – Мне нужно еще кое-что сделать в спальне.
– Что именно ты собираешься сделать?
– То же самое, что делаю в Новом Орлеане. Там могут быть и другие следы крови.
В ее позе, развороте плеч вдруг ощущается беспокойство.
– В чем дело? – спрашиваю я.
Она останавливается в кухне и кладет руку мне на плечо.
– Девочка моя, не будет ничего хорошего, если начать раскапывать прошлое. Даже простые люди знают это. А ты не простая.
– Иногда мне хочется, чтобы это было не так.
Пирли негромко смеется.
– Есть одна вещь, которую мы не в силах изменить. Свою природу. Мы приходим с ней в этот мир, и она остается с нами до самого конца.
– Ты правда веришь в это?
Глаза ее лучатся вековой мудростью.
– Я верю в это. Слишком многих детей я видела от колыбели до могилы, чтобы не верить.
Я не согласна с ней, но и спорить не хочется. Пирли Вашингтон живет на этом свете намного дольше меня. Мы выходим в розовый сад на яркий солнечный свет.
– У меня есть еще один вопрос, – говорю я ей. – И я хочу, чтобы ты сказала мне правду.
Глаза служанки вновь обретают глубину, как вода в успокоившемся пруду.
– Я попытаюсь, девочка моя.
– Как ты думаешь, папа мог покончить с собой?
Она отшатывается.
– О чем ты говоришь, девочка?
– Я спрашиваю, действительно ли в ту ночь здесь был грабитель или мне просто лгали все эти годы, чтобы пощадить мои чувства. Не могло ли быть так, что папа больше не мог вынести того, через что ему пришлось пройти на войне? И это оказалось настолько тяжело… что даже мамы и меня для него было недостаточно, чтобы продолжать жить.
Пирли поднимает руку и длинными коричневыми пальцами нежно смахивает слезу у меня со щеки.
– Ох, дитя мое, не смей даже думать так. Ты была для мистера Люка всем, и солнце для него вставало и заходило только в твоих глазах. Вот так.
Я пытаюсь подавить подступающие слезы.
– Правда? Я не помню.
Она улыбается.
– Я знаю, что ты не помнишь. Его отняли у тебя слишком рано. Но мистер Люк не для того прошел через все, что ему пришлось совершить на войне, чтобы застрелиться, вернувшись домой. Он любил тебя больше всего на свете. Так что выбрось эти глупые мысли из головы. Договорились?
– Да, мэм. – Я сама удивлена тому, как по-детски звучит мой ответ.
– Кажется, мне лучше поискать Натриссу, – говорит Пирли, расправляя плечи и глядя на Мальмезон. – Крикни, если я тебе понадоблюсь.
Глава восьмая
Пока Пирли удаляется по направлению к задней части Мальмезона, я достаю из кармана сотовый телефон и проверяю дисплей. Восемь пропущенных вызовов, и все от Шона. Он так просто не сдается.
Я открываю цифровой телефонный справочник и набираю номер сотового телефона матери. Она отвечает, и ее голос доносится ко мне сквозь треск статических помех.
– Кэт? Что случилось?
– Почему ты думаешь, что что-то случилось?
– А почему еще ты можешь мне звонить?
Господи Боже!
– Ты где, мама?
– Примерно в тридцати милях к югу от Натчеса, возвращаюсь по шоссе Либерти-роуд. Я была в гостях у твоей тети Энн.
– Как она?
– Не очень. Это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее по сотовому. А ты где?
– Дома.
– Ты, наверное, работаешь над этими убийствами, там, у вас? Я видела новости.
– И да, и нет. Собственно говоря, сейчас я в Натчесе.
Еще никогда треск статических помех не казался мне таким пустым и гулким.
– Что ты делаешь в Натчесе?
– Я расскажу, когда ты приедешь сюда.
– Не смей так со мной разговаривать! Выкладывай немедленно.
– Увидимся, когда приедешь. Пока, мам.
Я обрываю разговор и гляжу на наш дом. Я бы хотела обработать всю свою спальню на предмет обнаружения других латентных следов крови, но у меня нет с собой необходимых химикатов. Люминол способен повредить генетические маркеры, используемые для идентификации человека, оставившего следы крови. Другие же быстро испаряющиеся растворители ни разжижают, ни повреждают пятна крови. У меня есть такие в Новом Орлеане.
Мой сотовый снова звонит. Я нажимаю кнопку и говорю:
– Я все расскажу, когда ты приедешь сюда, мам.
– Это не твоя мамочка, – заявляет Шон. – Зато теперь, похоже, я знаю, почему ты наконец ответила.
Меня охватывает чувство вины.
– Эй, послушай, мне очень жаль, что я не ответила раньше.
– Все нормально. Я бы не пытался дозвониться к тебе сегодня, если бы не случилось кое-что важное.
– Что именно?
– Ты сидишь?
– Говори же, черт тебя возьми!
– Мы наконец нашли связь между всеми нашими НОУ.
Сердце у меня начинает стучать с перебоями.
– Ну?
– Ты не поверишь. Это женщины.
– Женщины? Какие женщины?
– Женщины, родственники жертв.
Я обвожу взглядом окрестности Мальмезона, и в голове моей возникает слишком много образов прошлого, чтобы понять, о чем говорит Шон.
– Расскажи с самого начала. Я не там, с тобой, помнишь?
– Когда убивают кого-то, кто не принадлежит к группе риска, подозреваемого в первую очередь нужно искать в семье убитого, правильно? А наши жертвы все до единого не входили в группу риска. Оперативная группа под микроскопом рассматривала жизнь каждого члена семьи. Ну так вот, сегодня утром мы узнали, что женщины, родственницы двух жертв, посещали одного и того же психиатра.
Мне становится жарко.
– Каких именно жертв?
– Номер два и номер четыре. Ривьеры и ЛеЖандра.
– И что это за родственницы?
– Дочь Ривьеры и племянница ЛеЖандра.
– Черт возьми! А как зовут мозголома?
– Натан Малик.
Я роюсь в памяти.
– Никогда не слышала о нем.
– Ты меня удивляешь. Он довольно хорошо известен. И главным образом своими сомнительными методами. Он даже написал пару книжек.
– О чем?