На лужайке высится конструкция размером с дом, сооруженная из деревянных балок с натянутыми на них парашютными полотнищами и маскировочными сетками. Внутри притаилась травяная хижина, которая вместе со стоящей перед ней армейской палаткой являет собой импровизированный военный лагерь. В центре его установлена стальная балка, на самом верху которой приварена скульптура работы отца: вертолет «хьюи» из полос шероховатой стали с раненым солдатом, подвешенным на лебедочном тросе к его брюху. Это одно из самых реалистичных произведений, когда-либо созданных отцом. Большая часть его работ, особенно последние, носила абстрактный характер – например, высокое дерево, растущее между двумя одинаковыми лестничными пролетами, которое украшает библиотеку. Но взлетающий вертолет нравится всем. Однако что он делает здесь, посередине составленной на скорую руку экспозиции, остается для меня загадкой.
– Я могу вам чем-то помочь, мисс?
Ко мне направляется коренастый мужчина с седеющей бородой. Он одет в рабочие брюки цвета хаки, черную тенниску и высокие сапоги «харлей-дэвидсон» для езды на мотоцикле. Мочку его левого уха украшает золотая серьга, а над правым плечом свисает перевязанный ленточкой конский хвост. Ему явно перевалило за пятьдесят. Точнее, его возраст приближается к шестидесяти.
– Надеюсь. Это мой отец создал вон ту скульптуру вертолета. Я приехала, чтобы взглянуть на нее.
Лицо мужчины озаряет улыбка.
– Вы дочка Люка Ферри?
Как приятно, когда во мне узнают не только внучку Уильяма Киркланда!
– Правильно. Вы знали его?
– Конечно. Не очень хорошо, разумеется, потому что он редко приходил на встречи. Он был не слишком общителен, по большей части молчал. Но зато он сделал для нас этот вертолет. Вот что я вам скажу: для любого, кто служил в Наме,[17] военный санитарный вертолет «хьюи» – редкостной красоты штучка. Он похож на ангела-хранителя, который спускается с небес, чтобы вырвать тебя из ада.
Я киваю, пребывая в некоторой растерянности, потому что толком не знаю, для чего приехала сюда.
– Я думала, что вы держите его внутри здания.
– Большую часть года так оно и есть. Но четвертого июля священник из приходской церкви Святой Марии благословляет флот на озере Святого Иоанна. Там проходит лодочный парад, а потом и регата, чтобы выявить самую быстроходную посудину. Мы проводим ее каждый год в память тех, кто пропал без вести на войне. Чтобы не забыть о том, что было, понимаете? И вот уже четыре года подряд мы выставляем сюда вертолет вашего отца.
– И весь прошлый месяц он тоже простоял здесь?
Бородатый мужчина выглядит сбитым с толку.
– До сегодняшнего дня он был укрыт брезентом. Вообще-то я как раз и должен был разобрать все это сооружение. Мы привезли его с озера на открытой платформе, но занести внутрь не сподобились. Все мы немножко перебрали, вы понимаете, мисс. Но, доложу я вам, людям чертовски нравится смотреть, как наш «хьюи» плывет по озеру. Знаете, такое зрелище согревает душу. Особенно в последние пару лет, когда столько наших парней снова отправились за океан.
Я замечаю, что улыбаюсь.
– Папе бы это понравилось.
Ветеран кивает, потом протягивает мне руку.
– Джим Берли, мисс. Горжусь тем, что имею возможность познакомиться с вами.
– Кэт Ферри.
Еще одна улыбка.
– Кэт, да?
– Это сокращение от «Кэтрин».
– Ага, понимаю. Итак, чем могу помочь?
Скажите, что мой отец был хорошим человеком…
– Собственно, мне было всего восемь лет, когда отец погиб, поэтому он почти ничего не рассказывал мне о войне. Вам что-нибудь известно о том, чем он там занимался?
Берли ненадолго задумывается, потом теребит свою густую бороду.
– Почему бы нам не присесть в тени, вон там?
Я иду за ним к поцарапанному грязно-коричневому столу для пикника, установленному под дубом, и сажусь напротив. На крышке стола красуется наклейка с бампера автомобиля, на которой написано: «Для тех, кто сражался за нее, свобода имеет сладкий вкус, который никогда не познают те, кого они защищали».
– Ваш отец был спокойным и тихим парнем, – начинает Берли. – Полагаю, вам это известно. Люк, он ведь был на несколько лет младше меня. Отслужил свой срок в Наме чуть позже меня. Многие из тех, кто приходит сюда, тоже молчат и ведут себя очень сдержанно, но спустя какое-то время приоткрываются. Люк был не таким, он так и остался замкнутым. Но он вовсе не был недружелюбным или что-нибудь в этом роде. Просто ему было нужно больше свободного пространства, чем другим, понимаете? Это война сделала некоторых из нас такими.
Я киваю, пытаясь представить отца внутри этого маленького здания или даже сидящим за столом для пикника. Ему и в самом деле нужно было намного больше свободного пространства, чем большинству людей.
– Все, что мне известно, – продолжал Берли, – это только то, что Люк не тянул обычную армейскую лямку. Насколько я слышал, еще до призыва на службу он был первоклассным стрелком. По-моему, он был охотником. Охотился всю свою сознательную жизнь в Крэнфилде. Поэтому, когда его призвали на службу в воздушно-десантные войска, он стал снайпером.
– Снайпером? – Я никогда не слышала об этом раньше.
Берли утвердительно кивает.
– Это нелегкая работа. Приходится убивать, глядя в глаза противника, понимаете? Причем не в пылу боя. Чтобы делать эту работу, нужно уметь убивать хладнокровно. И если только ты не чокнутый, такая работа забирает часть души.
Никто из членов моей семьи и словом не заикнулся об этом. Впрочем, может быть, они и сами не знали всех подробностей.
– Вы больше ничего не припоминаете?
Берли набирает воздух в легкие и вздыхает.
– Парочка наших ребят сумели выудить кое-что из Люка. И вот что мы узнали. Ваш отец служил в специальном подразделении. Что-то вроде диверсионного отряда. Такие отряды посылали в места, где наших регулярных войск не должно было быть в принципе.
– Куда, например?
– Например, в Лаос и Камбоджу.
По телу у меня пробегает дрожь. Я закрываю глаза и вижу Натана Малика, сидящего передо мной и рассказывающего о каменном Будде. Я привез его с собой из Камбоджи…
– Вы точно знаете, что мой отец был в Камбодже?
– Милая, я ни в чем не могу быть уверенным. Но он был в одном из таких мест. И там еще были какие-то неприятности, связанные с подразделением, в котором он служил. Обвинения в зверствах или что-то в этом роде.
Я качаю головой – не столько оттого, что не верю ему, сколько от удивления.
– Правительство затеяло расследование и устроило парочку военных трибуналов. Но потом все обвинения были сняты. Дело спустили в туалет в Вашингтоне.
– Когда это случилось?
– Думаю, еще во время войны. Вскоре после первых рейдов группы. Потом снова, но уже после войны. Хотя, по-моему, к тому времени Люк был уже мертв.
– Послушайте, мистер Берли, я прошу вас быть откровенным. Вы считаете, что мой отец участвовал в военных преступлениях?
Ветеран некоторое время раздумывает, прежде чем ответить.
– Вот что я вам скажу, Кэт. Теперь, оглядываясь назад, многое из того, что я делал там, кажется преступлением и мне самому. Но когда я был там, то даже не задумывался об этом. Это было частью моей работы. Воинский устав и кодекс поведения не охватывают и половины ситуаций, в которые мы попадали. Это была борьба за выживание. Оценка прошлых событий считалась роскошью, которую мы не могли себе позволить. А сейчас в доброй половине голливудских фильмов только и показывают негодяев, которые отрезали уши и убивали женщин и детей. Не буду лгать, иногда такое случалось. А то и кое-что похуже. Но большинство ребят просто честно служили свой срок и делали все, что в их силах, чтобы остаться людьми и сохранить самоуважение.
– Уверена, что это правда. Но я пришла сюда не за этим. Я хочу побольше узнать об отце.
Берли печально улыбается.
– А я и рассказываю вам о нем, хотя, на первый взгляд, это не так. Я говорю: что бы ни совершил Люк, вам все равно не понять этого, оглядываясь на прошлое тридцать три года спустя и с территории США. Я вовсе не оправдываю зверства или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать… Черт, я не знаю, что хочу сказать.