– Скажи ему, что я приду через минуту.
– Он сказал, что я должен привести тебя.
– Послушай, засранец, если ты будешь стоять у меня над душой, тебе придется ждать весь день.
Билли Нил улыбается мне кривой улыбочкой.
– А я бы не возражал. На тебя местами приятно смотреть.
Дверь позади меня с грохотом распахивается, и на крыльцо, держа в руках ружье, выходит Пирли. Глаза у нее прищурены, губы сжаты в тонкую полоску.
– Пошел вон, дерьмо вонючее, – угрожающим тоном говорит она.
– Это же пневматическое ружье, – заявляет Нил, и улыбка на его лице становится шире. – Оно стреляет такими крохотными пульками.
– Правильно. – Пирли поднимает винтовку и направляет ствол ему в живот. – Я стреляла из него по опоссумам, которые приходили рыться в мусоре. Но если я выстрелю тебе в яйца, то они распухнут, как арбуз, и тебе очень долго не придется беспокоиться о женщинах.
Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, Пирли прицеливается Билли Нилу в гениталии.
Улыбка на лице водителя увядает.
– Смотри, попадешься ты мне когда-нибудь, ниггер.
– Если я пожалуюсь доктору Киркланду, что ты пристаешь к его внучке, тебе не поздоровится, босяк. Пошел вон отсюда, кому говорю!
Билли Нил снова смеется, после чего медленно удаляется по направлению к Мальмезону.
– Зачем ты это сделала? – спрашиваю я. – Я вполне могу за себя постоять.
– Гнилой человечишка. Не понимаю, почему доктор Киркланд держит его около себя.
– Он телохранитель, ты сама недавно об этом говорила.
Пирли презрительно сплевывает через перила.
– У этого бездельника есть степень по юриспруденции. Уж не знаю, где он ее достал. Можешь в это поверить?
Это открытие заставляет меня вспомнить Шона и его заочное обучение на юриста. Он рассказывал мне байки об осужденных, мошенниках и преступниках, которые учились вместе с ним и получили ту же самую степень, что и он.
– Почему же, верю, конечно.
– Мне кажется, у него что-то есть на доктора Киркланда, – негромко роняет Пирли.
– Что ты имеешь в виду? Компромат?
Пирли утвердительно кивает головой.
– Да какой компромат может быть у него на дедушку?
Пирли задумчиво качает головой, не сводя глаз с удаляющейся фигуры.
– Его мать работала на твоего деда. Секретарем или бухгалтером, кем-то в этом роде. Наверное, она знала что-то такое.
– Что она могла знать? Что-нибудь незаконное?
Пирли поворачивается и в упор смотрит на меня тяжелым взглядом.
– Не знаю. Доктор Киркланд очень осторожен с семейным бизнесом. Но что-то ведь должно быть? Иначе твой дед не позволил бы этому негодяю даже завязывать шнурки у себя на ботинках.
Ее слова напоминают мне о том, что дед – человек, который настолько верит в честность и порядочность, что скрепляет сделки в миллионы долларов простым рукопожатием, – погубил карьеру нескольких людей, которые пытались обмануть его в деловых предприятиях.
– Я бы не рискнула шантажировать дедушку.
– Господь свидетель, что ты права. Это все равно что лезть в берлогу, в которой спит медведица.
– Держись подальше от этого водителя, Пирли.
Она протягивает руку и сжимает мое запястье.
– Ты тоже, девочка моя. Здесь многое изменилось.
– Разве? – Я качаю головой. – Почему-то я так не думаю. Я думаю, что здесь всегда так было. Просто я была слишком молода, чтобы замечать это.
Глава двадцать пятая
Дед ждет меня в кабинете. Он сидит в том же кожаном директорском кресле, что и два дня назад, когда рассказывал мне старую лживую сказку о смерти отца. Интересно, что он хочет сказать мне сейчас?
Он не произносит ни слова, когда я вхожу в комнату. Дед сидит, выпрямившись в кресле, нянча в левой руке стакан с шотландским виски, и его голубые глаза выглядят странно влажными. На нем костюм и галстук, и со своим загаром и седыми серебристыми волосами он похож на голливудского актера-ветерана, ожидающего выхода, – не актер, играющий характерные роли, а стареющий главный герой.
– Твой водитель сказал, что ты хочешь поговорить со мной.
– Правильно, – говорит он, и в его командирском голосе удачно сочетаются бас и баритон. – Мне нужно задать тебе один вопрос, Кэтрин. Присаживайся, пожалуйста.
Шестое чувство подсказывает, что я должна попытаться перехватить у него инициативу.
– Зачем ты держишь возле себя этого негодяя?
Дед, похоже, сбит с толку.
– Кого? Билли?
– Да. Ему здесь не место, и ты знаешь об этом.
Дед смотрит в пол и поджимает губы, как если бы ему не хотелось обсуждать со мной этот вопрос. Потом он произносит извиняющимся тоном:
– Деловое предприятие с казино не похоже на наш семейный бизнес, Кэтрин. Сегодня Лас-Вегас примерил на себя корпоративный имидж, но в ходу по-прежнему предосудительные действия. Большим мальчикам из Невады не по душе конкуренция, и доля их участия в игорном бизнесе в Миссисипи достаточно высока. Мне нужен кто-нибудь, кто знал бы это дело как свои пять пальцев. Билли проработал в Лас-Вегасе двенадцать лет, и еще три года он провел в индейском казино в Нью-Мексико. Мне не хочется углубляться в действительную природу полученных им знаний и опыта. Мне нечем гордиться в решении данного вопроса, но иногда для того, чтобы сделать что-то хорошее, приходится заключать сделку с дьяволом. Такова суть игорного бизнеса.
– Мне удивительно слышать от тебя такие речи.
Он пожимает плечами и меняет положение.
– Этот город умирает. Мы больше не можем позволить себе придерживаться высоких идеалов. Пожалуйста, присаживайся, дорогая.
Я опускаюсь в клубное кресло. Теперь мы сидим напротив друг друга, а на полу между нами лежит бухарский ковер.
– По-прежнему воздерживаешься от алкоголя? – интересуется он, указывая рукой на буфет.
– Пока что воздерживаюсь.
– Хотелось бы мне иметь твою силу воли. Должно быть, ныряние приучило тебя к дисциплине.
– Ты сказал, что хочешь задать мне один вопрос.
– Да. Сегодня утром ты упомянула о том, что хочешь нанять команду профессионалов, чтобы осмотреть свою старую спальню. На предмет обнаружения следов крови и других улик, по твоим словам.
Я молча киваю в ответ.
– Ты не отказалась от своих планов, учитывая то, что я рассказал тебе сегодня утром о смерти Люка?
– Нет.
Сначала дед никак не реагирует на мои слова. Потом он подносит стакан с виски к губам и делает большой глоток, зажмурив глаза от удовольствия. Спустя несколько мгновений он вновь открывает их и опускает стакан на столик рядом с креслом.
– Я не могу позволить тебе сделать это, – меланхолически роняет он.
«Что ты имеешь в виду?» – мысленно спрашиваю я. Но вслух произношу нечто совсем другое:
– Почему нет?
– Потому что это я убил твоего отца, Кэтрин. Я застрелил Люка.
Поначалу я не улавливаю смысла сказанного. То есть я слышу, что он говорит. Я слышу его вполне отчетливо, распознаю порядок слов в предложении. Но их смысл и значение все еще не доходят до меня.
– Я знаю, что для тебя это должно стать потрясением, – продолжает дед. – Мне очень жаль, что нет никакого другого способа покончить с этим делом. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не узнала правды. Но ты обнаружила следы крови, и теперь у меня нет другого выхода. Я знаю тебя. Ты очень похожа на меня. Ты не успокоишься, пока не узнаешь всю правду. Поэтому сейчас я расскажу тебе все.
– Я думала, что сегодня утром ты говорил правду.
Он ерзает в кресле.
– До этого момента я лгал тебе, дорогая. Мы оба понимаем это, и ты, наверное, спрашиваешь себя, почему должна верить мне сейчас. Я могу лишь просить об одном: выслушай меня, а потом ты сама поймешь, что все так и было. Сердце подскажет тебе, что на этот раз я не обманываю. Хотя мне бы очень хотелось рассказать тебе другую правду.
– О чем ты говоришь? К чему все это?
Дед потирает загорелое лицо правой рукой, потом задумчиво обхватывает ею подбородок.
– Кэтрин, когда-нибудь ты состаришься и врач скажет тебе, что ты умираешь. Но то, что ты услышишь сейчас от меня, намного хуже. Сегодня умрет часть твоей души. Я хочу, чтобы ты собралась с духом и выдержала.