– Откуда вы знаете?
Он смотрит на меня, постукивая себя по кончику носа.
– Чутье. Мне нужно работать на телеканале «Ченнел сикстин». Метеоролог из меня получился бы куда лучший, чем те парни, которые занимаются этим сейчас.
– Так у вас есть и телевидение?
– Спутниковое. Кабельного пока нет.
Кое-что все-таки изменилось. Когда я была здесь в последний раз, жизнь на острове ДеСалль была столь же примитивной, как в Аппалачской впадине. Пара дюжин хижин для рабочих, клиника деда, несколько домиков у озера для приезжих охотников да самые разные хозяйственные постройки. У большинства хижин все службы располагались на улице. Единственным сооружением с «современными» удобствами считался охотничий домик моего деда – постройка в стиле плантаторского особнячка из кипариса, выходящая окнами на озеро, спроектированная известным архитектором из Луизианы А. Хейз Тауном. Да еще клиника.
– Мы почти на месте, – говорит Генри, прибавляя газу.
Когда стена деревьев становится ближе, я замечаю небольшой сарай у самой воды, и по коже бегут мурашки. Как почти каждая постройка на острове, сарай покрыт оцинкованной крышей. Холодок исчезает, но теперь сердце просто готово выскочить из груди.
Позади сарая припаркован тупоносый грузовичок-пикап из моих кошмаров.
Глава двадцать седьмая
Как только грузовик Генри Вашингтона вырулил на гравийную дорогу, которая вела вдоль восточного берега острова, мое тело словно завибрировало. Очень странное ощущение: как будто по периферическим нервам побежал электрический ток и они начали тоненько звенеть, отчего дрожь в руках, беспокоившая меня на протяжении последних трех недель, только усилилась.
Остров выглядит точно так же, как всегда. По периметру его, в воде у берега, стеной стоят кипарисы, тогда как остальная часть суши покрыта зарослями ивняка и тополей. Сейчас кипарисы остаются по правую руку – мы едем на север. Я хочу задать Генри несколько вопросов о старом грузовичке деда, но сердце у меня сжимается, в горле застревает комок, и я молчу.
С воздуха остров ДеСалль похож на уменьшенную копию Южной Америки. В центре его почти надвое рассекает озеро в форме лошадиной подковы, которое некогда являло собой рукав Миссисипи. Охотничий домик деда стоит на северном берегу озера, а хижины рабочих – на южном. К западу от озера протянулись пять сотен акров рисовых полей. Северная оконечность острова целиком отдана под пастбища для коров и нефтяные скважины, а к югу от водоема раскинулись леса, через которые мы сейчас и проезжаем. На опушке виднеются коттеджи для гостей и хозяйственные постройки охотничьего лагеря, а чуточку ниже – это Аргентина нашего острова – простираются невысокие песчаные дюны и топи, которые тянутся вплоть до того места, где соединяются старое русло и нынешнее течение Миссисипи.
– Джесси должен быть на северной оконечности, сгонять коров, которые отбились от стада, – говорит Генри, качая головой, как если бы подобное занятие предполагало некоторое умопомешательство. – А потом, по его же словам, он собирается заняться мелким ремонтом в охотничьем лагере.
Через несколько секунд заросли деревьев по левую руку должны поредеть, и откроется вид на озеро и хижины, в которых живут рабочие.
– Разве мы еще не проехали дорогу к лагерю?
Генри смеется.
– Вы имеете в виду самую короткую дорогу? Да, правильно. Но мне не хотелось бы ездить на этом грузовике по болотам. Теперь с севера в лагерь ведет вымощенная гравием дорога.
Я вижу озеро, темно-зеленое под черными облаками, по которому ветер гонит мелкие белые барашки. Генри поворачивает направо, на дорогу, которая петляет между озером и южной оконечностью леса. Он взмахивает рукой, широким жестом обводя группу хижин у озера. Солнце уже садится, и почти на каждом крылечке расположились люди: старики покачиваются в креслах-качалках, а детвора резвится во дворах с кошками и собаками.
– Почти приехали, – говорит Генри и сворачивает вправо на узкую гравийную дорогу между деревьями.
– Какой он, Джесси? – спрашиваю я.
– Вы его не знаете?
– Нет.
– Джесси – настоящая загадка. Он был самым спокойным и невозмутимым парнем на острове. Любит покурить и поболтать. А теперь превратился в жесткого и крутого парня. Не знаю, что с ним случилось, но он изменился.
– Может быть, из-за войны?
Генри пожимает широкими плечами.
– Кто знает… Джесси не особенно разговорчив. Он или вкалывает сам, или смотрит, как работают другие.
Следующие несколько минут проходят в молчании. Впереди появляются коттеджи охотничьего лагеря. В отличие от хижин рабочих, строительным материалом для которых служили промасленная бумага или картон, водруженные на основание из битого кирпича, коттеджи построены из кипарисов, продубленных дождем и ветром, серых и прочных, как гранит. Крыши покрыты оцинкованным железом, оранжевым от ржавчины.
– Вон там Джесси, – говорит Генри.
Я никого не вижу, зато замечаю каурую лошадь, привязанную к перилам крыльца одного из коттеджей. Генри тормозит перед домом и трижды нажимает на клаксон.
Ничего не происходит.
– Он сейчас придет, – уверяет Генри.
И действительно, из-под коттеджа вылезает жилистый чернокожий мужчина без рубашки, выпрямляется и отряхивается. Сначала он кажется похожим на сотни других чернокожих рабочих, которых мне доводилось видеть. Потом он оборачивается, и я вижу правую сторону его лица. В глаза бросаются пятна ярко-розовой кожи, которые, подобно брызгам краски, покрывают его кожу от виска до плеча, а щека и вовсе представляет собой сплошное месиво грубой зарубцевавшейся плоти.
– Он обгорел во Вьетнаме, – поясняет Генри. – Выглядит жутко, конечно, но мы уже привыкли.
Генри высовывается из окна и кричит:
– Эй, Джесси! Я привез леди, которая хочет потолковать с тобой!
Джесси подходит к грузовику – с моей стороны, а не со стороны Генри – и пристально смотрит на меня. Генри нажимает кнопку, и стекло опускается, так что между мной и изуродованным лицом Джесси Биллапса остается пространство не более шести дюймов.
– Что вам от меня нужно? – неприветливо обращается он ко мне.
– Я хочу поговорить с вами об отце.
– А кто ваш отец?
– Люк Ферри.
Глаза у Джесси расширяются, а потом он фыркает, как лошадь.
– Будь я проклят! Прошло столько времени, и вы только сейчас приехали сюда? Я помню вас еще маленькой девочкой. Я довольно хорошо знал и вашу мать. Как вы сюда попали?
В разговор вмешивается Генри.
– Ее машина осталась там, по другую сторону насыпи. Я пообещал, что ты отвезешь ее обратно, когда вы закончите. Нет проблем?
Джесси некоторое время молча изучает меня.
– Ладно, я отвезу ее к машине.
Он открывает дверцу и помогает мне спуститься с высокой подножки. Кожа на ладонях у него огрубела настолько, что напоминает кору дерева. Генри уезжает, на прощание рявкнув клаксоном, а Джесси ведет меня в охотничий коттедж, соседний с тем, у которого привязана его лошадь.
– Жестянка не любит незнакомых людей, – поясняет он.
– Вы назвали свою лошадь Жестянкой?
– Люди за глаза величают меня крутым и жестким, так что я решил дать им понять, что знаю об этом.
Он поднимается на крыльцо и садится на пол, прислонившись спиной к стене коттеджа. Я устраиваюсь на верхней ступеньке и опираюсь о перила. Нет никаких сомнений, что Джесси Биллапс зарабатывает себе на хлеб тяжким трудом. Если он служил во Вьетнаме, то сейчас ему должно быть никак не меньше пятидесяти, но живот у него по-прежнему плоский и твердый, как у подростка. Руки у него не бугрятся мускулами, но мышцы перекатываются под кожей при каждом движении. Зато лицо – совсем другое дело. Я пока даже не могу составить впечатление о том, как он выглядит, – в первую очередь бросаются в глаза только шрамы.
– Дизельное топливо, – произносит он грубым, хриплым голосом.
– Что?
– Мое лицо. Я как раз чистил туалеты, когда мистер Чарли[18] решил угостить нас несколькими минометными залпами по случаю Рождества. Мы обычно сжигали все дерьмо с помощью дизельного топлива. Я стоял рядом с пятью полыхающими бочками, когда в них попала мина. Меня накрыло с головой дерьмом и горящим топливом. Было бы смешно, если бы я не подцепил еще и инфекцию после этого.