– Какое это имеет значение? Доктор Малик предположил, что я страдаю множественным расщеплением личности. Полагаю, что так думает и Кайзер. Ради всего святого, мы же говорим о множественных личностях! То, что я думаю, что знаю, может не соответствовать действительности. А подлинная правда, возможно, сокрыта в таких местах в моей голове, куда мне даже нет доступа, – в качестве самой себя, по крайней мере.
Майкл качает головой. В его глазах проскальзывает нечто похожее на жалость.
– Так вот как ты себя чувствуешь… Что, существуют участки мозга, к которым у тебя нет доступа?
– Иногда. Собственно, это не другие места и не скрытые личности. Да, у меня бывают провалы в памяти. Да, существуют отрезки времени, в течение которых я не помню, что делала. Но я уверена, что это всего лишь пьянство, а не множественное расщепление личности. Это больше похоже на глубину, понимаешь? Я чувствую, что правда похоронена у меня в голове, но, черт возьми, слишком глубоко. Совсем как в свободном нырянии. Пять сотен футов – это Святой Грааль для женщины. Я отчаянно хочу опуститься глубоко. Но с таким же успехом это может быть и Марианская впадина. Я просто не смогу настолько долго задержать дыхание, не смогу нырнуть так глубоко. Мои истинные воспоминания живут на четырехстах футах, а я недостаточно сильна, чтобы опуститься туда.
– Это не вопрос силы, – говорит Майкл. – Когда ты впервые заговорила со мной о подавленных воспоминаниях, я не придал этому особого значения. Но чем больше я читаю об этом в Интернете, тем больше мне нравится эта идея. Существуют многочисленные доказательства того, что во время тяжелой травмы информация кодируется совершенно иным, чем в другое время, способом. У людей с тяжелой степенью «вьетнамского синдрома» обнаружены физиологические изменения в мозжечковых миндалинах. Совершенно очевидно, что во время травмы такого рода нейротрансмиттеры сошли с ума и воспоминания распихивались по черным дырам и закоулкам. Они проявляют себя только в случае, если человек оказывается в ситуации, аналогичной той, во время которой получил травму. Скажем, когда дети, испытавшие сексуальные домогательства, став взрослыми, занимаются сексом. Или когда ветераны войны проходят мимо машины, у которой громко стреляет глушитель, или над головами у них слишком низко пролетает вертолет теле- или радиокомпании. Эти триггеры вызывают к жизни эмоции, которые человек испытывал во время травмы, но необязательно сами воспоминания. Это и есть так называемая «память тела». Собственно говоря, все это чертовски интересно.
– Я совершенно точно испытывала нечто подобное. Особенно во время занятий сексом.
– О чем был твой сегодняшний кошмар?
Я зажмуриваюсь, и перед глазами всплывает видение, похоже, навсегда запечатлевшееся у меня в голове. Я пересказываю, как мне снился грузовичок, пруд и отец, идущий по воде.
Майкл качает головой.
– Я не специалист по толкованию снов, но хождение по водам – это явно образ Христа. А доктор Гольдман занимается интерпретацией подобных вещей?
– Иногда. Я устала от разговоров обо всем этом, Майкл. Я хочу сделать что-нибудь.
– Я понимаю. Прости меня за любительские детективные изыскания, но…
– Это я должна просить у тебя прощения. На самом деле я вся на нервах. Я потихоньку схожу с ума.
– Еще пара вопросов.
– Давай, только побыстрее.
– Что ты знаешь о детстве своего отца?
– Они жили в сельской местности. Он вырос в Крэнфилде. Его отец был сварщиком и погиб при аварии на нефтяной вышке в Мексиканском заливе. По-моему, папе было девять лет, когда это случилось. Какое-то время мать воспитывала его одна, но когда ему исполнилось одиннадцать, она умерла от рака легких. Его взял к себе дядя.
– В том доме были другие дети?
Теперь я поняла, к чему он ведет.
– Я думаю, да.
– У него были братья или сестры, когда он жил с родителями?
– Два старших брата. Их забрали другие родственники, и братья почти не поддерживали отношений.
– Тебе известно что-нибудь о детстве твоего деда?
Я качаю головой.
– Только то, что превратилось в легенду. Его родители погибли, когда везли его на крещение. Лобовое столкновение с грузовиком. Дедушку выбросило из машины, и он приземлился на поросший клевером склон. Не получив ни царапины.
– Ты шутишь.
– Он уверяет, что мать успела понять, что должно произойти, и выбросила его из окна до того, как они врезались в грузовик. Но все это дерьмо собачье!
– И кто же его воспитал?
– Его дед. В восточном Техасе.
– И бабушка?
Я отрицательно качаю головой.
– Дед был вдовцом.
Майкл задумчиво кивает.
– В том доме были еще дети?
– Еще девочка, по-моему. Она приходилась теткой моему деду, хотя была ненамного старше его.
– А с ней что сталось?
– Не знаю. Она умерла, когда я была маленькой.
Майкл некоторое время сидит молча.
– После смерти Люка твоя мать больше не выходила замуж?
– Нет.
– А почему? Сколько ей было лет? Тридцать?
– Двадцать девять. Она встречалась с кем-то, но претенденты оказались недостаточно хороши.
– Кто так посчитал? Она? Ты? Или дед?
– Скорее всего, дедушка. Он наводил страх на любого мужчину в городке.
– А что ты можешь сказать о своей тете? Ты говорила, она страдает биполярным расстройством?
– Тяжелым маниакально-депрессивным психозом. Полный набор. Алкоголизм, обвинения в кражах в магазинах, беспорядочные сексуальные связи, три неудавшихся замужества. Словом, подходящий идеал для подражания.
– Все это может быть симптомами сексуального насилия в прошлом.
– Могло быть, – натянуто соглашаюсь я. – Но биполярность всегда имеет в своем составе генетическую компоненту. Предположительно, отец моего деда страдал биполярным расстройством – тот, который погиб в автокатастрофе. А я страдаю циклотимией. Так что все это можно объяснить нашими генами. А не сексуальным насилием.
Он собирается что-то сказать, но в это время на ночном столике начинает вибрировать мой сотовый. Майкл поднимает его и показывает мне экран. Это тот же номер в Новом Орлеане, с которого мне звонили вчера вечером. Я нажимаю кнопку «ответ».
– Агент Кайзер?
– Да. Привет, Кэт. Прошу прощения, что приходится беспокоить вас в такую рань.
Почему он мне звонит? Вероятно, он обнаружил, что прошлой ночью я разговаривала с Маликом, а не с Шоном.
– Что у вас на этот раз?
– У меня есть некоторая информация. Скорее всего, она станет для вас шоком, так что…
– Приберегите вазелин для другого случая, ладно? Что случилось?
– Пара вещей. Во-первых, вчера вечером мы установили, что это не Натан Малик заплатил залог за свое освобождение из-под стражи по обвинению в убийстве.
– Не понимаю.
– Залог в миллион долларов означал, что он должен заплатить сто тысяч наличными, а на остальную сумму представить финансовые гарантии. На бумаге Малик выглядел достаточно состоятельным, поэтому когда он предложил в качестве обеспечения свой дом на озере Понтшартрен, то мы не стали подробно выяснять, откуда он взял наличные. Но вчера вечером ваш приятель Шон поболтал с поручителем – просто чтобы проверить, не упустили ли мы чего. И оказывается, что бо́льшая часть этих ста тысяч была выплачена кое-кем другим.
– Кем же?
– Вашей тетей. Энн Хильгард.
Глава тридцать восьмая
Я чувствую себя так, словно нахожусь в кабине падающего лифта: пол уходит из-под ног, и я знаю, что снизу навстречу мне летит подвал. Мысль о том, что моя тетя могла заплатить залог за Натана Малика, представляется мне совершенно невероятной.
– Должно быть, вы ошибаетесь.
– Никакой ошибки, – заявляет Кайзер. – Энн Хильгард, урожденная Киркланд. Проживает в Билокси, штат Миссисипи. В двух часах езды от Нового Орлеана. Она привезла поручителю «дипломат», набитый деньгами.
Я открываю рот, но не могу найти подходящих слов. Выводы из того, что сообщил Кайзер, слишком огромны, чтобы уразуметь их моментально.