– Травма очень серьезная, – сказал офтальмолог после первичного обследования. – В общих чертах следующее: один из мускулов поврежден настолько, что восстановить его невозможно. Есть опасность потери левого глаза. Имеется весьма неприятная рваная рана, много ушибов, роговица тоже повреждена. Если мне удастся спасти глаз, пациентке придется подвергнуться еще по меньшей мере одной операции, когда заживет рана и сойдут кровоподтеки. Пока что я не могу обещать, что зрение сохранится.
Глазная операция длилась более часа. Закончив ее, офтальмолог снял перчатки и устало потер ладонями лицо. Он вымыл руки, умылся, облачился в смокинг. Одна из сестер, без всякой просьбы с его стороны, повязала ему черный галстук бабочкой, и он поспешно ушел.
После того как был приведен в порядок сломанный нос Аннабел, ей сделали инъекцию снотворного и отвезли в слабо освещенную послеоперационную палату. Часы показывали десять.
В три часа ночи Аннабел проснулась от боли: больно было даже дышать, а голову ломило так, что она вздрагивала всякий раз, как осторожно пыталась вобрать в легкие хоть немного воздуха.
Услышав ее стон, сиделка, дежурившая у постели, заговорила успокоительно:
– Вы в больнице, миссис Свенсон. С вами произошел несчастный случай. Но все будет в порядке, вы поправитесь. Ваши родные здесь, в коридоре. Нам пришлось сделать вам укол, но сейчас его действие начало проходить, поэтому вы и проснулись.
– Я… ничего… не… вижу… – Губы ее едва двигались, и она еле шевелила языком.
– Это потому, что на левом глазу у вас повязка, а правый сильно заплыл.
Из чашки-поильничка сиделка влила в рот Аннабел немного воды, но Аннабел вырвало. Сиделка вытерла ей губы и продолжала утешать до тех пор, пока Аннабел вновь не погрузилась в тяжелый сон.
Суббота, 1 февраля 1969 года
Едва открыв глаза, Миранда потянулась к телефону из слоновой кости, что стоял на тумбочке возле кровати.
– Сейчас только семь утра. В больнице сказали, что звонить можно не раньше девяти, – сонным голосом напомнил Энгус.
– Я забыла. – Миранда вздохнула и сладко потянулась, озаренная бледными лучами зимнего солнца. – Как мне хорошо, хорошо, хорошо, – тихонько шепнула она.
– Я много практиковался, – гордо сообщил Энгус.
– Практики на стороне больше не будет! – она нежно ущипнула его довольно большое ухо. – Я ревнива.
– Значит, теперь ты выйдешь за меня? Миранда приподнялась на локте:
– Погоди, милый, дай мне собраться с мыслями.
На самом деле его предложение доставило ей несказанное удовольствие. Препятствия, отравлявшего ей все прежде, больше не существовало, и она была рада провести в постели с Энгусом хоть целую неделю, а рядом с ним – всю жизнь. Она верила, что теперь, после всего, что с ними обоими произошло, они будут вместе даже еще счастливее, чем раньше, – по тем же самым причинам, которые в свое время заставили ее стать его невестой. Но она не могла думать о будущем, не разобравшись с настоящим. И не желала вновь рисковать и причинить боль Энгусу или самой себе скороспелым решением: хотя теперь все уже было позади, в глубине души она могла признаться себе в том, как сожалела об их разрыве.
Аннабел очнулась около десяти часов утра. Сначала еле слышно, из какого-то дальнего далека, до нее стали доноситься голоса медсестер и сиделок, потом шлепанье резиновых тапочек по пластиковому полу, звяканье посуды, тихая музыка, льющаяся из радиоприемника. Затем ноздри ее уловили слабый запах антисептика.
Правая рука Миранды ощущала тепло: кто-то держал ее в своей руке.
– Скотт? – прошептала Аннабел.
– Я здесь уже больше часа, детка.
– Пожалуйста… не уходи… больше…
– Никогда в жизни, родная.
– Прости… прости меня…
– И ты меня тоже!
В течение всех долгих часов перелета через Атлантику Скотт не мог думать ни о чем другом, кроме Аннабел и их отношений, и в конце концов пришел к решению, что в угрожающем развалиться браке не бывает невиновных и что, если один из супругов сваливает всю вину на другого, вряд ли им удастся решить свои проблемы и спасти брак.
Их брак с Аннабел не был равноправным: навсегда как-то само собой определилось, что он – ведущий, а она – ведомый, что он – главный, а она – нечто среднее между заместителем и адъютантом, что ее желания и нужды менее важны, чем его работа, и что сама Аннабел служит чем-то вроде фона, еще больше оттеняющего сияние звезды Скотта, и одновременно символом его блестящего положения. Скотт подозревал, что, не свяжись его жена с этим негодяем Адамом, она оказалась бы в объятиях другого – любого, кто дал бы себе труд убедить ее, что она нужна и важна ему как человек, а не как изящное дополнение к его имиджу сильной и умной личности, собственными руками сделавшей свою карьеру и достигшей в ней завидных высот.
Скотт поцеловал руку Аннабел и, прижавшись к ней лицом, торопливым шепотом произнес то, что так хотел сказать жене:
– Я думал, детка, что моя работа – достаточно серьезная причина для того, чтобы пренебрегать всем остальным. Я не сомневался, что все свое время и силы необходимо посвящать только ей. Теперь все будет иначе, родная моя. Я хочу добиться настоящего успеха, но хочу также и просто жить – для себя, для тебя, для нас.
Несмотря на состояние Аннабел, она не могла не почувствовать, сколько тепла и нежности вложил Скотт в эти слова. Какая разница между его чувством к ней, исполненным подлинной любви, и безупречно внимательным, но всегда отстраненно-холодноватым отношением Адама!
– Мне так стыдно, Скотт! – прошептала она.
– И мне тоже. Теперь я буду заботиться о тебе, – ответил Скотт, бережно опуская руку жены на простыни и прижимаясь к ней щекой.
– Что… со мной… случилось? – спросила Аннабел.
– Какие-то подонки напали на тебя, избили и украли сумочку. Полиция хочет задать тебе несколько вопросов, но это позже. У тебя сломаны рука и несколько ребер, и… нос тоже пришлось приводить в порядок. Но он будет выглядеть точно так же, как прежде, – хирург дал честное слово.
– У меня что-то с глазами.
– Да, детка. Им здорово досталось.
– Но все будет в порядке?
Скотт чуть помедлил, прежде чем ответить:
– Конечно.
– Ты не умеешь врать, Скотт.
Помолчав, он сказал:
– Правый глаз будет в порядке.
Тихие рыдания Аннабел болью отозвались в сломанных ребрах.
– Видеть ты наверняка будешь, – принялся успокаивать ее Скотт. – А для меня, чем бы все здесь ни кончилось, не имеет никакого значения… О Господи, не надо было тебе говорить…
– Но я хочу знать всю правду… Я больше не хочу, чтобы со мной обращались, как с ребенком.
– Не буду, не буду, родная, – Скотт снова поцеловал ее руку. – И знаешь что? Конечно, если ты все еще этого хочешь… Понимаю, я сам всегда говорил, что Нью-Йорк – не слишком подходящий город для того, чтобы растить ребенка… Но что за черт – ведь другие-то это делают! Почему же мы не можем?
Аннабел перестала плакать.
– Вы можете вспомнить, что с вами произошло, мэм? – тихо спросил голос невидимого полицейского.
– Наверное, очень мало, – прошептала Аннабел. – Но я попробую.
В пять часов Аннабел наконец удалось вырваться из дома Адама под предлогом, что у нее назначена примерка. Она торопливо шла по улице, скользя на покрытом снежной кашей тротуаре. Свернула налево, на Понт-стрит, в надежде поймать такси, но машины проезжали редко, да и людей вокруг не было.
Чисто автоматически Аннабел отметила, что у боковой двери уже закрывшегося цветочного магазина на углу Кэдогэн-лейн появилась невысокая женская фигура в темной одежде. Когда Аннабел поравнялась с женщиной, та внезапно бросилась к ней и отработанным движением ткнула растопыренными указательным и средним пальцами ей в ноздри, отчего голова Аннабел резко откинулась назад. Одновременно женщина зацепила правой ногой левую ногу Аннабел и рванула на себя. Взмахнув руками, Аннабел попыталась было удержать равновесие, но это не удалось, и она со всего размаху упала на спину в жидкую грязь.