– Но? – переспросила Ирина Генриховна, принимая его игру.
– Та картина, которую обнаружили сейчас, явно расходится с музейной. Там есть такой мальчик... так вот, на теперешней картине мальчик изображен в сандалиях. А на прежней, музейной, никаких сандалий не было. Мелочь, а приятно! Это особая статья преступления – создание фальшивки. И уровень фальшивок таков, что наши эксперты их определить порой не в состоянии.
– А почему именно русская живопись девятнадцатого века?
– Ну мода, понимаешь, мода! Вот почему модно носить, – Александр поискал глазами и наконец ткнул рукой в платье Ирины, – это, а пышные платья, как в девятнадцатом веке, немодно? Мода! Именно фальшивые работы русских художников девятнадцатого века – последние веяния моды в среде криминала. Теперь жулики предпочитают не воровать, а создавать шедевры. На рынок попадают поддельные картины русских художников этого периода: Кушелева, Азовского. Преступники ввозят из-за рубежа западные картины художников второго плана и «переделывают» их под великих русских мастеров.
– Ловко, черт возьми!
– Хуже того... – Турецкий понизил голос: – Говорят...
– Что?
– Ну это уже, возможно, сплетни.
– Ой, Шурик, расскажи, пожалуйста.
– Говорят, – продолжил Александр драматическим шепотом, – что и в Кремле...
– Что? – шепотом «вскрикнула» Ирина.
– Короче, якобы самому Вадим Вадимычу подарили картину работы известного русского художника девятнадцатого века. Она теперь висит на видном месте в доме нового хозяина.
– Картина? – переспросила супруга.
– Ага. И «сам» с гордостью показывает ее своим гостям, а гости у него, как ты догадываешься, не совсем простые. Президенты и премьер-министры разные. И только на днях стало ясно, что картина эта, выдаваемая за шедевр русского классика, на поверку оказалась...
– Подделкой! – выдохнула Ирина.
– Совершенно верно! Более того, кое-кто еще из видных деятелей нашей страны попал в такой же переплет. Купленные и подаренные картины, по заключению экспертов, – умелые подделки!
– Вот это да! Это уже за гранью доступного!
– Вот именно.
– То есть на сегодняшний день иконы уже не крадут?
– Конечно, крадут. И не только иконы. Наши органы ведут поиски пятидесяти пяти тысяч украденных предметов – это четыре тысячи картин, тридцать семь – заметь! – тысяч икон и полторы тысячи редких книг. А также ювелирные украшения, монеты, медали и, – Александр Борисович поднял палец, – музыкальные инструменты.
В этот момент прозвенел звонок, и толпа фланирующих зрителей-слушателей постепенно стала редеть.
– В Санкт-Петербурге из квартиры музыканта оркестра Мариинского театра похищен антикварный альт восемнадцатого века. Из Эрмитажа в 2001 году – картина французского художника девятнадцатого века Жана-Леона Жерома «Бассейн в гареме», оценивается в девятьсот тысяч долларов.
Ирина подняла глаза на Турецкого.
– Да-да. Девятьсот! Разыскивается и картина Малевича стоимостью два миллиона долларов, исчезла из частной коллекции десять лет назад. А в конце ноября прошлого года на таможне в Брянске у гражданина Украины, следовавшего поездом Москва – Киев, были изъяты три предмета старины конца девятнадцатого века на общую сумму сто семьдесят тысяч рублей.
– Тоже неплохо! По-своему талантливо.
– Да, недурно. Братина из сплава серебра, золота и бронзы, пресс-папье из серебра девятьсот одиннадцатой пробы, кулон, украшенный алмазами, и еще коробочка для хранения драгоценностей. Все предметы были тщательно подобраны друг к другу и вывозились явно на заказ.
Прозвенел второй звонок.
– Кстати о поездах. Я, Шурик, вспомнила одну историю.
– Так-так!
– Это мне одна моя коллега рассказывала. Короче, так. Жила-была советская семья: он – альтист, она – учительница литературы. Когда началась перестройка и все граждане принялись кататься туда-сюда, муж – его звали Гена – поехал в Германию и получил там место в оркестре, если не ошибаюсь – в Мюнхене.
– Понятно.
– Проблема в том, что он не мог вывезти свой альт.
– Он принадлежал ему или государству?
– Альт был его, купленный. Но по советским законам считался государственным достоянием, поскольку это был очень старый немецкий альт, девятнадцатого века. То есть вывезти семья его не могла.
– Очень интересно.
– Так вот, эта дама, по имени Лариса, когда ехала в гости к мужу в Мюнхен...
– А он уже был там? – переспросил Турецкий.
– Да, он подписал контракт и сразу же приступил к работе.
– Погоди, а на чем же он играл, если его альт был в Союзе?
– Боже ты мой, Шурик. Сразу видно, что ты не музыкант. Ну кто-то из коллег по оркестру дал ему на время инструмент. Это же дело житейское. У каждого уважающего себя оркестранта есть запасной инструмент.
– Так зачем же ему было вывозить альт?
– Как? Ну, во-первых, ему инструмент дали попользоваться, а вовсе не подарили. Во-вторых, это был его родной, любимый, привычный альт.
– Это имеет такое значение?
– Ну конечно! Свой инструмент – это как...
– Свой автомобиль?
– Гораздо больше. Это как друг. Как партнер, как муж или жена. Привычный, любимый, ты понимаешь его, а он понимает тебя и чувствует, когда тебе плохо.
– Так, это понятно, ну а в-третьих?
– Что «в-третьих»?
– Ты сказала «во-первых», «во-вторых»...
– А, ну да! В-третьих, его альт был просто объективно намного лучше, чем любой временный инструмент, который ему бы дали в оркестре.
– Я так догадываюсь, что финал твоей истории таков, что старинный альт благополучно вывезли контрабандой из СССР, и ты, жена помощника генпрокурора, неприкрыто сочувствуешь контрабандистам.
– Шурик! Прозвенел третий звонок.
– Ну так расскажи уже!
– Короче, кто-то надоумил Ларису. У нее было два красивых «фирменных» чемодана. В них внутри – ерунда, тряпки. А еще она взяла с собой в поезд старую, замызганную такую, хозяйственную сумку. На дно сумки положила альт, завернув в кухонное полотенце. А сверху набросала разную муру, которую обычно берут с собой в дорогу: жареную курицу в газете, какие-то вареные яйца, скорлупы накидала, разные обрывки и огрызки.
– Браво! Остроумно. Ну и что же?
– Ну, конечно, сумку с альтом на границе даже не открыли.
– И это мне рассказывает жена... Но история поучительная. Очень поучительная.
– Ой, Шурик, пойдем скорее, мы же на второе отделение опоздаем. Райцер будет играть концерт Чайковского – это должно быть что-то убийственное.
– В смысле?
– В смысле гениальности. Побежали! И респектабельная пара устремилась в концертный зал.
СКРИПАЧИ (продолжение)
Лишь в тот момент, когда, вытряхнув из плотного бумажного пакета, он аккуратно разложил на надгробной плите Леонида Борисовича Когана несколько заранее припасенных небольших иерусалимских камней, Райцер определенно почувствовал, что все-таки он не напрасно согласился на эту поездку. До сих пор многое из происходящего не только раздражало, но и по-настоящему злило: и чрезмерно затянувшийся полет, и тупая и надменная «проницательность» российских пограничников и таможенников, и надутая, самовлюбленная важность встречавшего его министерского хмыря...
Да и потом, разве же так он десятилетиями рисовал в воображении свое возвращение в Москву, в свой самый любимый и дорогой город? В Москву надо приезжать конечно же летом, и либо совсем рано, когда «утро красит нежным светом», либо ближе к вечеру, когда солнце, изломанное и уходящее, ослепительно отражается в окнах верхних этажей, или как это там с завораживающим волшебством в простых и обычных, казалось бы, словах изложено у Михаила Афанасьевича?
Но ночью, в метель, в пургу... Бр-р-р!..
Райцер с юных лет завоевал себе репутацию человека острого ума, стремительных словесных реакций, прагматичного, рационального, временами, возможно, даже излишне резковатого в своей саркастической ироничности. Подобный имидж его вполне устраивал, и он его всемерно поддерживал. Вторая составляющая его натуры – а здесь можно было обнаружить и чрезвычайную лиричность, и повышенную чувствительность, и даже некоторую сентиментальность – была глубочайшей личной тайной, в которую не допускались не только просто знакомые, но и самые близкие люди.