– Чего захотел, а? – рявкнул вояка, угрожающе разминая пальцы, – охренел в конец? А ну повтори! – он схватил мужика за грудки и встряхнул, – повтори, сказал! Что, уже не такой смелый, а?!
Мужик тихо что-то пробормотал и попытался было закрыться руками. Вояка поднял его ещё выше и прижал к стене.
– Нет уж, – прошипел он, – давай в полный голос, чтоб всем было слышно! Или ты только в спины умеешь?!
Первый урок. Проводи больше времени с командирами…
– Отставить! – рявкнул Лоренц, хлопнув ладонью по столу и поднимаясь на ноги. – Оставь его! Нас встретили почётными гостями, а ты изводишь терпение хозяев?!
– Я не потерплю оскорблений от этой крысы! – прорычал солдат, – вы слышали его слова?!
– А я не потерплю такого поведения от человека с моим гербом на плече, – прошипел юноша, – сними повязку и твори, что хочешь! Отвечая так за своё унижение, ты оскорбляешь своего командира и сюзерена!
Мужчина застыл. Мужик в его руках тихо захрипел.
– Он тебя оскорбил? – продолжил Лоренц увереннее, чувствуя, что пальцы наконец перестают трястись, – доложи в управу, пожалуйся караульным, обратись к старосте! За самосуд тебя накажут куда сильнее, чем его – за ругательства. И я, поверь, я не буду тебя после спасать.
Повисла тишина. Не сводя пристального взгляда со своего господина, солдат медленно опустил своего пленника. Едва тот коснулся ногами пола, пехотинец толкнул его на прощанье локтем и неторопливо прошёл на своё место. Лоренц тихо выдохнул. Вояка не тронул повязку, и это, пожалуй, обрадовало его куда больше, чем мужик, потирающий горло и уходящий из кабака невредимым.
– Проследите за ним в ближайший день, – тихо велел юноша, тоже присаживаясь на свой стул. – Я его помню, на него дважды давали жалобы десятники. Не знаю, что на него ещё может найти, пока не дойдём до лагеря.
Олаф кивнул и протянул Лоренцу забытую кружку.
– Увы, самые отчаянные воины – не самые приятные люди в мирной жизни. Когда прибудем на место, поверьте, он затеряется среди таких же, как он… и больше вам хлопот не доставит.
Дверь распахнулась, обдав сидящих промозглым осенним ветром, и в таверну зашёл монах, который прибыл вместе с ними. Чуть размявшись после холода, он прошёл за тот же стол и потянулся к уже поставленному на стол ужину.
– Я думал, вы предпочтёте провести ночь в храме, – негромко произнёс оруженосец, покосившись на внезапного соседа. Паренёк улыбнулся.
– Не думаю, что осчастливлю Всесветного пустым животом и сном в холоде. Конечно, я помолюсь за нас на рассвете, но сейчас предпочту посидеть в тёплой таверне с живыми людьми. Я только что с храмового двора. Там только тоскливая бабулька с метлой и пара не менее грустных женщин, наводивших порядок на алтаре. Я спросил, есть ли ещё монахи, и как часто проводятся службы; так они меня на смех подняли. Сказали, что слишком мала Кальгинка, чтоб ждать в ней столичного размаха. Они управляются втроём, сил нет, денег мало. Наша остановка влетит деревне в серьёзный убыток, – он отщипнул кусочек свежего, тёплого ещё хлеба.
– Я так понял, что Ян планировал расплатиться со всеми самостоятельно, – нахмурился Лоренц, – если не так, то… – пиво в кружке мгновенно стало отдавать какой-то кислой горечью, и последний кусок сардельки на хлебе выглядел уже не так аппетитно.
– ...то вы, похоже, действительно перечитали сестриных книг, – развёл руками Олаф. – Пожалуйста, не разыгрывайте сейчас глупое благородство. Это было их решение, мы пришли в деревню не для того, чтоб её обокрасть. Если вы захотите расплатиться за ночёвку, то только унизите этих добрых людей. Верно, господин Юлис?
Монах кивнул.
– На всё есть воля его, – он коснулся переносицы, – и всё происходит с его желания. Не перечьте деяниям Всесветного, если хотите остаться под его благословением. Пусть всё идёт своим чередом.
Лоренц поболтал содержимым кружки. Допивать теперь не хотелось. Закон предопределения он с детства считал каким-то глупым и слабовольным; но, с другой стороны, если всё вокруг имеет божественное начало, значит, и его непокорные мысли не могут быть грешны. Кто же ещё мог их заложить в его голову? Но эти речи он всегда оставлял для учителей риторики и ораторского искусства. Юлис покосился на его задумчивое лицо, словно знал, о чём тот сейчас думает, и подтянул к себе одну из полных тарелок.
В кабак набились его солдаты; кто-то оставался с ними, кто-то уходил в комнаты. Оба командира-пятидесятника сели в угол, утащив за стол свои порции супа, и негромко о чём-то переговаривались. Тот бунтарь-вояка попытался было прибиться к ним, но был отправлен восвояси недовольным зычным басом одного из них.