Темпус, создавший, обучивший и взрастивший пасынков, предлагал перемирие, забытую надежду там, где ждали только ультиматум.
Наконец Зип ответил:
— Ага, неделя. Ладно. Все, что могу сказать: НФОС постарается — за других говорить не стану. Этого достаточно. Иначе…
Темпусу пришлось оборвать его. Угроза, произнесенная перед последователями юнца, обязывала.
— Достаточно, для тебя и твоих людей. Что посеешь, то и пожнешь. Ты можешь получить больше, чем даже смел надеяться, — императорское прощение, возможно, чин, и сделать все, что в твоих силах, для блага города, который, как ты говоришь, любишь.
— За этот город я умру, не так, так по-другому, — пробормотал Зип, потому что понял, о чем говорил Темпус и что осталось невысказанным в их встретившихся взглядах, и хотел, чтобы Риддлер тоже понял его, а затем, не услышав от того больше ни слова, сделал знак своим людям.
Потребовалось лишь какое-то мгновение, чтобы перекресток, где улица Красной Глины встречается с улицей Западных Ворот, снова стал казаться пустынным. Не больше времени потребовалось на то, чтобы вскочить на треса и направить его на дорогу Ящерицы.
Темпус подумал, проезжая мимо кучи отбросов, скрывавших, по крайней мере, одного враждебно настроенного юнца, что Зип сможет получить, если ему удастся сделать невозможное и наметить продвижение к миру, то, на что он не рассчитывал даже в мечтах: дом.
Не было сил, способных заменить пасынков и Третий. Ранканский военный гарнизон именно таким и был — ранканским. Бараки пасынков, завоеванные ценой жизни пять лет назад, придут в запустение; плоды трудов Священного Союза пропадут. Останется лишь горсточка церберов, чтобы противостоять полчищам Терона, бейсибским захватчикам и преступному миру города.
Если Зип позволит ему, Темпус решит несколько проблем, казавшихся неразрешимыми всего несколько минут назад, и окажет молодому парню единственную услугу, которую один мужчина может оказать другому: даст ему возможность самому решать свои проблемы, возможность начать.
Если, конечно, Темпус сможет удержать своих людей от убийства харизматичного молодого вождя повстанцев. И если Зип, увидев предложенный ему последний шанс, поймет это. И если в Санктуарии, где страх и ненависть сходят за уважение, Зип не нажил себе столько врагов, что независимо от того, что сделает Темпус, убийство мальчишки будет так же неотвратимо, как следующий раскат грома во время любимой Буревестником непогоды.
Когда прогремел следующий раскат грома, Темпус уже мчался по дороге Ящерицы, направляясь к «Распутному Единорогу», где за стойкой бара заправлял изверг по имени Снэппер Джо и где слухи распространялись со скоростью молнии, если, конечно, они того стоили.
У Снэппера Джо были серая в бородавках кожа и щербатые зубы. Копна торчащих оранжевых волос венчала его голову, а глаза смотрели в разные стороны, приводя в затруднение посетителей, гадавших, на каком оке сосредоточиться, когда они упрашивали дать в долг или просили позволения подняться наверх, где можно было получить наркотики и девочек.
Работа дневным барменом в «Распутном Единороге» была самым ценным приобретением Снэппера — помимо обретения свободы.
Он был призван в услужение Роксаной, нисийской ведьмой, прозванной Королевой Смерти. Но госпожа возымела прихоть освободить его… по крайней мере, в последнее время она не приставала к нему с приказаниями выполнить то или иное мерзкое разбойничье нападение.
То обстоятельство, что Снэппер считал свое прежнее положение слуги ведьмы разбойничьим, было стержнем нового мировоззрения изверга. Здесь, среди червей, попрошаек и шлюх, он отчаянно пытался обрести признание.
И это ему удавалось. Никто больше не издевался над его внешностью и не отшатывался от него в страхе. Все вели себя вежливо, по-людски, и обращались с ним как с равным, в той мере, в какой это вообще было свойственно местным.
В самой глубине души Снэппер Джо превыше всего хотел быть принятым людьми — когда-нибудь, возможно, даже как один из них. Ибо человечность — это то, что в сердце, а не что-то на поверхности.
Снэппер Джо хотел верить в это, в таверне, где пучеглазых бейсибцев ненавидели на малую толику больше, чем светловолосых красавцев ранканцев, где смуглая кожа, кривые конечности и щербатые зубы не считались изъяном; где все были равно угнетаемы как колдунами Гильдии магов, так и жрецами, обитающими в центре города.
Так что когда высокий мужчина устрашающей наружности, казалось, из каждой поры струящийся кровью — или кровавым дождем — подошел и фамильярно заговорил трескучим голосом, сказав: «Снэппер, мне нужна услуга», дневной бармен выпрямился во весь рост, почти равный росту незнакомца, надул тощую грудь и ответил:
— Все, что угодно, мой господин, кроме выпивки в долг: правило заведения.
Это тоже являлось частью человеческого: заботиться о маленьких чеканных кружочках меди, золота и серебра, даже если стоили они лишь потребности людей, воюющих и умирающих ради них. Но этому огромному человеку была нужна только информация: он пришел к Снэпперу за советом.
Когда рядом со стойкой вокруг бармена стало свободно — несколько клиентов, стоявших за его спиной, вышли на улицу в город, а две девушки-служанки на цыпочках удалились в заднюю комнату, — незнакомец сказал:
— Я хочу знать о твоей бывшей госпоже: нашла ли Роксана дорогу из дома Тасфалена в центре города? Видел ли ее кто-нибудь? Тебе лучше всех… должно быть известно, где она.
— Нет, друг, — сказал Снэппер, постоянно употребляя слово «друг», ему недавно раскрыли его смысл, — ее не видели и не слышали с тех пор, как был погашен огненный столб.
Кивнув, гигант перегнулся через стойку.
Снэппер наклонился ему навстречу, чувствуя себя по-особенному, точно осыпанный милостью: ведь такой значительный человек говорил с ним на виду у всех посетителей «Единорога». Оказавшись с ним чуть ли не нос к носу, изверг начал замечать правым глазом кое-что поразительно знакомое: глубоко посаженные узкие глаза, с пристальным вниманием следящие за ним, тонкий рубец рта, с губами, искривленными какой-то скрытой усмешкой.
Человек сказал:
— А Ишад, женщина-вампирка, — с нею все в порядке? Она по-прежнему у Распутного перекрестка? Правит среди теней?
— Она…
Одно воспоминание пробудило другое, и у Снэппера Джо в дополнение к бородавкам кожа покрылась мурашками: это была Та, которая не Спит, легендарная воительница, с ней так долго сражалась его бывшая госпожа.
— Она… да, господин. С Ишад… все в порядке. И будет в порядке всегда…
У Снэппера Джо были приятели среди нежити, бродящей в пустоте. Ишад не была одной из них, как и этот человек, которого он наконец узнал.
Теперь он понял, почему расступилась толпа, этот сброд, сразу узнавший главного игрока в той игре, в которой они были лишь пешками, и то вопреки своей воле.
Снэппер попытался не съежиться от страха, но губы его безотчетно начали произносить засвистевшие нараспев слова:
— У-бийства, убийства, о, повсюду будут у-бийства, а Снэпперу так без них хорошо…
— Когда сюда забредет пасынок или коммандос, направь их ко мне в казарму наемников. Смотри, не забудь.
Человек, зовущийся Темпусом, положил на стойку монеты.
Снэппер левым глазом видел их блеск, но взял их только тогда, когда гигант ушел, оставив позади себя испачканные бурыми пятнами скрипучие половицы как доказательство того, что он вообще был здесь.
Лишь тогда Джо позвал из кухни одну из служанок и дал девушке, которую любил — так, как может любить изверг, все деньги, оставленные ему Риддлером, прошепелявив:
— Смотри — не бойся. Снэппер оберегать тебя. Снэппер заботиться о тебе. Ты заботиться о Снэппер, да, попозже?