Вот почему она возвращалась домой так поздно. Но в этот раз — о боги, она так дрожала от ужаса на улице, что в ногах почти не осталось сил на то, чтобы подняться по лестнице, — в этот раз она принесла слиток металла размером с кулак. На встревоженное сердитое требование Стилчо сказать, где она была, почему перепачкана в саже (прежде она всегда мылась в бочке с дождевой водой, стирая копоть до обычной грязи на ее одежде) и почему допустила, чтобы клочья волос выбились из-под шарфа…
— Стилчо, — позвала она, протягивая предмет, слишком тяжелый, чтобы быть чем-то иным, кроме золота.
Слезы побежали у нее по лицу. В ее руках было богатство, каким его понимали низы Санктуария. Когда она оттерла слиток, тот сверкнул золотом в тусклом свете лампы, которую, дожидаясь ее, жег Стилчо.
Наконец-то одному из ее отчаявшихся мужчин она дала что-то достаточное для того, чтобы получить взамен нежность, которой жаждала.
— О, Мория! — воскликнул он и все испортил:
— О боги, оттуда! Черт возьми, Мория! Дура!
И все же он обнял ее и держал так, пока ей не стало больно.
Дом у реки ждал, отбрасывая свет из незакрытого ставнями окна на заросший сорными травами сад, деревья, кусты и заросли шиповника, увившего чугунную ограду, на охраняемые заклятием ворота.
Внутри, в свете никогда не оплывающих свечей, среди раскиданных шелков и роскошных нарядов, сидела Ишад, совершенно черная: с черными волосами, с черными глазами, в черном платье. В руках у нее был осколок голубого камня, побывавшего в пожаре. Ведьма извлекла его из углей в момент минутной забывчивости: она тоже по истинному своему призванию была воровкой; и когда ее руки пострадали от ожогов углей, камень всосал в себя весь жар и теперь лежал холодным на невредимых ладонях.
Это был самый большой осколок того, что когда-то было Сферой. Это было могущество. Оно слилось с пламенем, а огонь был составной частью колдовства Ишад. Хорошо, что он находится именно там, где он находится, и просто здорово, что никто в Санктуарии не знает, где именно он находится.
За окном послышался стук копыт, отражаясь эхом от стен складов, стоявших напротив ее скромного убежища, а река Белая Лошадь, распухшая от дождей, тем временем журчала мимо черной двери ее дома. Ишад сжала руку так, что пальцы коснулись ладони, и голубой камень исчез — трюк фокусника.
Она открыла перед посетителем калитку, затем, услышав шаги на крыльце, дверь дома. И оглядела комнату, в которой сидела, когда он вошел.
— Добрый вечер, — сказала она. Но так как он продолжал стоять, не обращая внимания на ее слова, слишком откровенно торопясь приступить к делу, добавила:
— Заходи и садись, как и подобает гостю.
— Колдовство, — тихим голосом произнес он. — Предупреждаю тебя, женщина…
— Я полагала… — громким эхом повторив его интонации и с едва уловимой издевкой. — Я действительно полагала, что у тебя больше выдержки.
Он стоял среди раскиданных по ковру шелков и стульев с набросанными на них платками. А она закрыла у него за спиной дверь, по-прежнему не двинувшись с места. Он оглядел ее, и в его глазах сверкнуло раздумье. Или это мерцание пламени свечей заставило побежать тени?
— А я действительно полагал, что ты более гостеприимная хозяйка.
Огонь был тут, внутри ее, он всегда был там; и он зашевелился и разросся так, что вчера ночью едва не послал ее на охоту.
— Я ждала тебя, — сказала она. — Сегодня мне очень плохо.
— Больше никаких уловок.
— Вот как ты оплачиваешь свои долги? Я могу подождать, это тебе известно. И ты можешь, иначе давно стал бы добычей своих врагов. Но ты очень тщеславен. — Она кивнула на стоявшее на столе вино. — Как и я. Подождешь? Или мы оба станем животными?
Он хотел изнасилования, затем убийства; она ощутила, как он качнулся к этому. А потом почувствовала, как он усилием воли двинул себя в противоположную сторону. Удивительно, но он улыбнулся.
И, подойдя, уселся напротив нее и выпил вина в неторопливой тишине у пустого очага.
— Мы уходим, — сообщил он ей, попивая вино. — Мы оставим город местным силам самообороны. Я заберу все свое с собой.
Это был вызов. Он подразумевал Страта. Она молча оглядела его из-под черных бровей, позволяя уголкам рта крепко сжаться. Ее рука легла у ножки бокала с вином. Его рука накрыла ее руку, и это было похоже на прикосновение пламени. Он сидел рядом, нежно двигая рукой и позволяя пламени разрастись.
— Тогда подождем. Наслаждайся ожиданием. — До тех пор, пока не стало трудно дышать ровно и комната не расплылась в ее расширившихся глазах.
— Мы можем ждать всю ночь, — сказал он, и у нее в висках застучал пульс, а в комнате, казалось, стало мало места. Она улыбнулась ему, медленно обнажив зубы.
— С другой стороны, — сказала она, проведя ногой по его ноге под столом, — возможно, утром мы пожалеем об этом.
Поднявшись, он привлек ее к себе. Не было времени раздеваться, думать о чем-то — только влечение к находящейся рядом женщине, торопливые, грубые движения алчных рук. Он лишь сбросил кольчугу, она мешала ее пальцам. Ишад вцепилась в его верхнюю одежду.
— Осторожно, — сказала она, — медленнее, медленнее… — когда он набросился на нее.
Комната стала белой, синей и зеленой, прогремел гром, увлекая во тьму, в теплый летний воздух, в… никуда, до тех пор, пока она не пришла в себя, лежа, обезумев, под звездным небом, а беспорядочный лабиринт строений Санктуария возвышался над нею. Некоторое время она ничего не чувствовала, затем закрыла глаза, открыла, снова взглянула на звезды, ощупывая пальцами то, что должно было быть шелком, но оказалось пыльной булыжной мостовой. Затылок болел от удара при падении. Вся спина, казалось, была покрыта ссадинами, а те места, к которым он прикасался, горели, словно сожженные кислотой.
Сознания он не терял. На какое-то мгновение он переместился куда-то еще, затем обнаружил, что лежит, оглушенный, на мостовой и бордюрный камень впился ему в ребра. Ударился он сильно, все тело болело и пылало, в немалой степени от медленного осознания того, что он лежит не в доме у реки, а на полуночной улице где-то в центре города, и охватившая его боль достойна самого Ада.
Он не ругался. Общаясь с богами и колдунами, он выучился хладнокровному терпению. Он думал только о том, чтобы убить: ее, кого угодно, первого, кто попадет под руку, и как можно быстрее, любого дурака, нашедшего в его падении повод для веселья.
Когда он, оторвав лицо от булыжника, поднялся, с трудом сохраняя равновесие, вопроса, в какую сторону пойти, не возникло.
Это было переплетение длинных улиц, долгий извилистый путь домой, где у нее будет достаточно времени собраться с мыслями. У нее болела голова. Ныла спина. А от самого нестерпимого неудобства не было избавления до тех пор, пока она не завернула за угол и не столкнулась лицом к лицу с одним из немытых и дурно воспитанных санктуарийцев.
Размахивая ножом, подонок не дал ей выбора, и это безмерно порадовало ее. Она оставила его в том переулке, где он набросился на нее и где скорее всего его сочтут за одного из тех бедолаг, что умирали от многочисленных болезней Санктуария. У него были соответствующие болезни пустые глаза. Через некоторое время он просто перестанет жить, по мере того, как зло внутри его безмерно разрастется. Бедняки и бездомные умирают очень легко: начнем с того, что они, как правило, отличаются более слабым здоровьем, а этот определенно был в плохом состоянии еще до того, как она оставила его лежащим посреди улицы и полностью забывшим о том, что он был с какой-то женщиной.
Из-за этого она пребывала в более хорошем расположении духа, когда пришла на улицу у моста и направилась по дорожке, которой не пользовалось большинство людей, к своей живой изгороди у дома на задворках Санктуария. Но она пришла не первой.