— Эй, Сероглазая! — донесся крик одного из каменщиков. — Мы готовы продолжать!
Она состроила гримасу, радуясь, что каменщик не может видеть выражение ее лица сквозь клубящуюся в знойном воздухе пыль. Все называли ее Сероглазой — в шутку. Этим людям нельзя было открыться, кто она есть на самом деле. Совсем недавно она сидела, холодная и спокойная, в своем дворце на небесах, слышала, как почтительно произносят ее имя, вдыхала поднимающиеся благоухания щедрых жертвоприношений, спускалась вниз, полная могущества, чтобы помочь обратившимся к ней. Теперь ничего подобного.
Любовь к ней была, это да. Но хорошо ли это?..
— Хорошо, — крикнула она в ответ. — Киван, — прокричала она, обращаясь в другую сторону, — поворачивай кран, парень, раствор уже мокрый! Вон на те три ряда. Да, на эти. Давай на подъемник! Где чернорабочие?
Сивени проследила, как указанный ею камень втащили на место и обвязали веревками подъемника. Пока рабочие ворчали, она позволила себе на мгновение рассредоточиться и прислушаться. Она «услышала» звук натачиваемых ножей; кто-то закричал, когда внутрь его проникли уверенные руки, в то время как другие руки прижали этого человека к ложу. Сивени улыбнулась про себя. Она всегда была единым божеством, вечно придумывая что-нибудь, чтобы избежать расслоения личности, образования двуединых, триединых и каких там еще богов. Но теперь, после заклятия Харрана и их пути к вратам Ада и обратно, она стала единой в четырех лицах. Интересно. И очень неуютно.
Она стояла, опираясь на только что уложенный камень, когда рядом с ней легла тень.
— Молин, — сказала Сивени.
— Как вам это удается, госпожа? Я хотел сказать, как вы узнаете, что кто-то приближается к вам сзади? Сивени напряглась.
— В такую солнечную погоду, — сказала она, — надо быть просто слепой, чтобы не увидеть вашу тень. Новые камни уже поставили? Для сооружения укрытий — для лучников потребуется более мягкая порода.
— Все готово. Зайдите, выпейте чашку чего-нибудь прохладительного.
Сивени отошла от камня, гадая по поводу странных интонаций в голосе жреца и призывая себя не показывать виду. Она беззаботно прошла мимо Молина в шатер, разбитый для него на строительной площадке так, чтобы можно было с уютом присматривать за рабочими, да и за Сивени тоже. Откинула полог. Шелк, обратила она внимание. И вовсе не потому, что шелк лучше всего подходит для палаток.
Внутри было лишь два стула, стоявших слишком близко друг к другу, на взгляд Сивени. Сев на тот, что получше, она подождала, пока Молин нальет ей. Массивный и величественный, жрец сел на другой стул и долго смотрел на Сивени перед тем, как протянул руку к графину и двум чашам, стоявшим на столике между стульями. «Тревога!» — пропел Сивени мозг Молина. Любопытство нарастало. Мысли вились друг вокруг друга и душили, словно плющ, растущий на голых камнях…
— Почему вы живете в этой крохотной дыре в Лабиринте? — спросил Молин, наполнив чашу и передав ее Сивени. — Думаю, вы могли бы позволить себе нечто получше на те деньги, которые я плачу вам.
Сивени приняла у жреца чашу и серьезно посмотрела на него, жалея, что у нее нет копья, извергающего молнии, тогда Молин не посмел бы задавать такие вопросы.
— Слишком хлопотно заниматься переездом в самый разгар работы, — ответила она.
— Ах, да. Позвольте еще один вопрос, по поводу вашего несомненного опыта. Какие работы вам уже приходилось вести?
Получше, чем то, чем ты занимаешься сейчас, подумала Сивени, поднимая чашу и принюхиваясь. В самой глубине букета она уловила запах знакомой травы. Это она открыла ее и такого ее применения не одобряла.
— Стипия, — сказала Сивени, одновременно и отвечая на вопрос жреца, и называя дурман. — Стыдитесь, Факельщик. Приготовления надо начинать за несколько недель, если вы собираетесь напоить кого-то, чтобы выпытать у него самые сокровенные тайны. Хотя, возможно, вы думали лишь о том, чтобы я не страдала от следующего превращения. Трогательная мысль. Но я справлюсь с этим сама. Мне больно, что вы мне не доверяете.
— Вы живете вместе с простым цирюльником и женщиной, бывшей когда-то безумной, — сказал Молин. — Теперь она нормальна Как это произошло?
— Хорошее общество? — усмехнулась Сивени. О, где мои молнии, о, хотя бы один приличный раскат грома среди ясного неба, чтобы повергнуть ниц это наглое создание! — Я не колдунья, если вы подумали об этом А если бы и была, какой от этого прок в настоящее время? Большинство волшебников сейчас рады тому, что могут превращать молоко в сыр. А все ваши беды оттого, — добавила она, — что я пришла ниоткуда и у вас нет надо мной власти… и в то же время никакого выбора, кроме как довериться мне, ибо я уже четырежды спасла вашу стену от зыбкой почвы, на которой ее пытались построить, и буду продолжать делать это до завершения строительства.
Молин постарался как можно спокойнее посмотреть на нее и нарочито беззаботно отпил из своей чаши.
— Подозреваю, что вы приняли артикум, — сказала Сивени. — Проследите за тем, чтобы в ближайшие день-два не есть ничего, приготовленного из овечьего молока последствия будут печальными. По крайней мере, весьма неудобными для человека, которому приходится долгие часы проводить без возможности отойти облегчиться.
— Кто вы? — совершенно безучастно проговорил он.
— Я — зодчий, — сказала Сивени, — и дочь зодчего. Если мне доставляет радость творить шедевры, живя в грязи, то это мое дело. Если вам угодно, считайте, что я делаю это для того, чтобы моя семья в будущем жила в безопасности. У вас есть какие-либо жалобы по поводу моей работы?
— Никаких, — сказал Молин Это прозвучало так, словно жрец предпочел бы иметь жалобы.
— Разве вы каждый день и ночь не проверяете соответствие проводимых работ чертежам? И разве ваши соглядатаи обнаружили хоть один камень, уложенный не на место, или вообще хоть что-нибудь не так, как должно быть?
Молин Факельщик молча глядел на нее.
— Тогда позвольте мне заняться своим делом и оставьте мое жалованье в покое, — она весело посмотрела на него. — Нам нужно проследить за закладкой новой части стены, — добавила она
Осушив чашу, Сивени с оценивающим видом поставила ее.
— Это действительно добавляет кое-что к букету, — сказала она, поднимаясь. — Идемте.
И она вышла в жаркий солнечный день, Молин последовал за ней. Тревога по-прежнему пела у него в голове; теперь и у нее тоже.
Он что-то подозревает… хотя подозревать-то нечего. Если потребуется, жрец причинит зло Харрану и Мриге, чтобы узнать правду. Жалкий смертный! Почему он не может не вмешиваться?
Я должна что-нибудь придумать.
У меня никогда не было таких проблем, пока я была одна!
— Эй, Сероглазая, ты готова?
— Иду, Киван, — откликнулась Сивени, направляясь вдоль каменной стены под взглядом Факельщика, похожим на копье, только без молний.
— Извините, что я не могу усыпить вас на время операции, — сказал Харран мужчине, которого оперировал. — Рана на руке очень глубокая, я могу задеть нерв и не узнать об этом, если вы будете спать, и тогда после того как зелье выветрится, от руки не станет никакого проку.
Плотник — Харран забыл его имя, как всегда забывал имена своих пациентов, — застонал и уселся на стул с помощью своей жены. Харран отвернулся, занявшись мытьем инструментов и не замечая окружающей обстановки. Он был жрецом, привыкшим к чистым просторным храмам, свежему воздуху, надраенным столам, свету. Оперировать кого-то на столе, на котором за пять минут до этого лежал куриный помет, не было делом необычным — перестало быть таким, — но нравиться оно ему никогда не будет.