Червоточина
Она жила в самом центре города. Правда, это была лишь сладкая ложь для меня, человека, живущего в городе около шестнадцати лет и ни разу не покидавшего его пределы, за исключением тех случаев, о которых я предпочитаю умалчивать. Недалеко от её дома располагался домик моей бабушки, поэтому я часто бродила под её окнами, чувствуя в этот момент некий тягучий дискомфорт в грудной клетке. Но тогда я ещё не была тем, кем являлась сейчас, поэтому просто не придавала этому значения. Я тогда вообще мало чему уделяла должное внимание.
***
В детстве, когда мы с сестрой общались более тесно, чем сейчас, помню, мы часто играли во дворах, даже не предполагая, что однажды именно обитатель одной из здешних квартир перевернёт мою жизнь с ног на голову и поставит всё обратно. Беззаботное детство для меня сейчас, как в тумане. Лишь маленькие клочки воспоминаний прорываются сквозь непробиваемую пробку льда. Помню, однажды, из-за сильного ветра, дерево около углового дома упало на дорогу, и мы с сестрой были одними из первых, кто стал играть среди корневищ старого тополя. Это стало наше место и, как бы мы не старались изменить его местоположение, оно оставалось неизменным, можно сказать, любимым. Столько сладких и неизмеримо тёплых, даже колющих болью воспоминаний связано с этим старым тополем, пусть я и не помню, тополь это был или нет. Время тихо перетекало из ручейка в океан и вот, не успела я произнести первую молитву к небесам, как уже оказалась втянута в тот период подросткового возраста, когда гормоны съезжают с катушек, а ты, будто неосознанно, начинаешь искать себе пару. Первозданный хаос, происходивший в моей голове, заставлял поглощать всё больше и больше информации, из-за которой моя голова болела, а я уходила в себя и полностью замыкалась от общества. Или общество замыкалось от меня. А возможно, всё одновременно. Стараясь преодолеть невидимую стену, я переступала заветную черту, на которой мне удавалось балансировать долгие годы до этого. Я захлёбывалась в собственной ненависти к себе и совсем не замечала, как стала тем, кого ненавидели все. Всё ранее неизвестное, ранее установленное мною как мантра - смешалось в один серый поток, который я поглощала, будто пунш из широкой стеклянной чаши. Причём, совершенно не замечая этого, заглатывала и куски льда, которые плохо влияли на все системы разом. Хрупкая конструкция моего сознания дробилась, как мясо в мясорубке. Вероятно, именно из-за этого я и упала однажды ночью. Так и не встав больше морально. Всё ещё оставаясь на жёсткой кровати, в которой находилась для окружающих меньше месяца, но больше года, для себя, я совершенно забылась. Потерялась. Ничего не помня, я брела туда, куда меня заставляло идти течение - в школу. Остальное казалось не таким существенно важным, как ощущение, будто бы нужности кому-то. Самообман хорошо помогал ранам продолжать гноиться, но хотя бы не открываться заново. Пусть было больно и, как мне тогда казалось, несколько унизительно, главное - терпимо. Боль всё ещё не унималась, а на душе помимо кошек скреблось что-то, что не оставляло даже во сне. Будто бы цепной адский пёс разгрызал меня и моё тело на части, вырывая из меня что-то человеческое, принадлежащее только мне, и никому другому, отставляя ни с чем. Во мне упорно прорастало семя безразличия и хладнокровности, нарастающей агрессии, и я не сомневаюсь, что оно могло бы прорасти дальше, даже сейчас. Тогда я была идеальным инкубатором для выращивания и даже вскармливания чего-то нового, доселе мне неизвестного. И я счастлива, что она не предоставила мне возможности лицезреть дитя моей же апатии. Хотя, я уверена, она хотела бы увидеть за моей спиной дорогу из трупов, по которой я шла бы лишь к ней. Покорно и беспрекословно, склоняя голову пред её величием и властью надо мною. Но, видимо, что-то пошло не так. Понятия не имею, как оказалась на той остановке со светловолосой Сабриной. Мы, кажется, смеялись. А может, я была там и одна, может, лишь ждала очередной в своей жизни автобус. Если включить во внимание детали, я просто ждала последний в своей жизни автобус. Моей конечной остановкой являлся «горбатый мост», где все тёплые воспоминания с покойным дедушкой превратились бы в пепел вместе со мной. Но этого не случилось. Удивляясь сейчас своей невозмутимости, я выкрикнула что-то, и на мой отчаянный крик слетелись, будто колибри на нектар, два мне совершенно незнакомых до этого человека. Она и она. Она, чьё имя теперь неприятно, горечью отдаёт на языке, чьё лицо странно даже вспоминать (и это при том, что я его даже не помню), чей голос и манеры раздражали меня, потому что в недалёком будущем она наглым образом похитила мою тетрадь по химии за пять (!) лет, из чужого дома, чтоб порвать и сжечь, и она, кому посвящается данная история.