Рывком подняв меня с пуфика, Вилфорд немедленно расстегнул молнию платья, скидывая ткань на пол и медленно подводя руки по спине к застежке бюстгальтера. Дрожь, прошедшая по всему позвоночнику, медленно проникала внутрь, обходя все уголки тела и сводясь к низу живота. Попытавшись разорвать поцелуй, чтобы расстегнуть мужскую рубашку, я почувствовала на своей нижней губе укус, не позволяющий мне свободу действий, и два клыка, показавшиеся мне несколько длинными, вскоре коснулись и языка. Я всё же положила пальцы на матовые пуговицы рубашки, расстегивая их одну за другой, пока белоснежное рельефное тело не коснулось моей обнаженной груди.
Всё это было для меня впервые, и сквозь пелену волнения и стеснения я не могла корить своё желание отдать первый раз тому, кого я впервые сильно полюбила. Отказаться от всех своих предубеждений, комплексов и мыслей и получать удовольствие — таково было моё стремление в этот сладострастный и безумно будоражащий момент. Мои пальцы скользнули Вилфорду под рубашку, и темная ткань, подобно моему платью, соскользнула на пол, полностью обнажая торс. На его левой груди под ключицей оказалась круглая татуировка, походящая собой на множество знаков и узоров, разглядывать которые сейчас я не столько не желала, сколько попросту не могла, позволяя поцелую стать глубже и страстнее. Когда я вцепилась в бляшку ремня на брюках мужчины, он прильнул к моей шее, и странное чувство необоснованной опасности вдруг смешалось с сильным циркулирующим по крови возбуждением.
Громкий лязг упавшего к ногам ремня, и Вилфорд, не медля, освобождается от остатков одежды, укладывая меня на холодную постель. Его поцелуи, оставившие на шее очередные красные пятна, спускаются к груди, и коснувшиеся сосков губы вытягивают из меня тихий, но долгий стон. Его волнистые волосы, касающиеся кожи, его возбужденное частое дыхание — всё это действует на меня столь одурманивающе, что разум более не властен над телом. Я не видела, как погас свет, не обратила внимания на раскрывшееся под порывом ветра окно, и, когда нижнее белье осталось в стороне, Вилфорд вдруг отстранился. Его широкая грудь тяжело вздымалась, и горящий взгляд блуждал по моему нагому телу, словно бы осматривая его и любуясь. Я умоляюще протянула руки к мужчине, и он вдруг покорно лег сверху, сплетая свой язык с моим.
Почувствовав кожей возбуждение Вилфорда, я закинула ноги на его бедра, вздрагивая, едва напряженная плоть коснулась половых губ. От одной мысли о том, что сейчас произойдет, все тело напрягалось, но больше всего сводило живот, низ которого буквально горел изнутри.
— Расслабься, — шепнул мне на ухо Вилфорд, уводя свой член чуть ниже и осторожно продвигая его вперед. Из-за обильно истекающих соков он свободно толкнулся внутрь, и я громко вскрикнула, чувствуя приникшую к возбуждению боль, пульсирующую внизу. Мужчина замер, с шумом втянул в себя воздух, но по его хриплому дыханию я слышала, как трудно ему сдерживать себя, и через секунды я сама подалась навстречу, позволяя Вилфорду войти глубже. Он двигался медленно и аккуратно, и резкая боль начала утихать, сменяясь странной и немного мазохистской жаждой большего.
— Давай быстрее, — произнесла я, когда мужчина оторвался от моих губ и подарил мне властный взгляд. Его бедра тут же вогнали член до самого конца, и ранее плавные движения стали резкими и быстрыми. Я более не прикусывала губу, и не менее дразнящие тихие вздохи переросли в настоящие горячие стоны, которые выходили из меня каждый раз, когда Вилфорд впечатывал моё тело в мягкие одеяла. Широкая кровать скрипела, и её изголовье билось о стену так сильно, что одна из картин с грохотом упала на пол, заваливая тумбу и стоящие на ней статуэтки.
Был ли это оргазм или что-то иное, но ком, собравшийся в низу живота, словно прорвался, и Вилфорд, кончив вместе со мной, лишь усилил своим семенем настоящий пожар, принесший к моему удивлению теплое облегчение. Прижавшись ко мне всем телом, мужчина не спешил скатываться набок, и некоторое время мы лежали молча, пытаясь синхронизировать частое и постоянно сбивающееся дыхание. Оставив на виске Вилфорда невесомый поцелуй, я ласково улыбнулась, решаясь сказать то, что, возможно бы, не сказала ни при каких других обстоятельствах:
— Я…люблю тебя.
Чуть отстранившись, мужчина коснулся моей щеки, а после, нежно поцеловав в губы, ответил странным хриплым голосом:
— И я люблю тебя, Беатрис. Так пусть же наша любовь будет вечной…
Глава 12. Мир Агнесс Торсон
Дорогой дневник,
сегодня было туманно. Выйдя на улицу рано утром, я обнаружила, что небо затянуто тучами, а по округе стелется плотный, почти белый туман, войдя в который, я даже потеряла из виду собственные туфли. Прогулку по округе пришлось отложить, и я вернулась в замок, чтобы дождаться в своей комнате завтрака.
После вчерашнего у меня болят ноги. Новенькие босоножки, купленные за неделю до поездки, подло натерли мне всю кожу чуть выше пяток, и теперь, облепившись пластырями, я ношу лишь кроссовки, которые никоим образом не сочетаются со здешней величественно-старой атмосферой. Сам прошедший ужин оставил впечатление…двоякое. И сейчас я попытаюсь изложить на бумаге то, что никак не могу пояснить устно.
Начну с того, что присутствующие на вечере гости оказались достаточно знатными, чтобы пошатнуть всю мою уверенность в отсутствии влияния на меня чужого мнения. Их манеры, наряды, даже речь — всё это словно было из другого века, того века, где балы были неотъемлемой частью светской жизни. Все они проживали неподалеку (должно быть те поселения, которые грубо называли деревеньками, были некой элитной закрытой территорией с шикарными домами и заведениями), и поняла я это по тому, что они были худы и бледнолицы. Это уже как некая отличительная черта местных жителей. В любом случае, рядом с ними было некомфортно. Я ощущала себя…как овечка среди волков. Не знаю, почему именно это сравнение пришло мне на ум, но мне оно показалось как нельзя более точным. С мистером Кроули гости вели себя особенно почтительно (я видела, как многие барышни приседали перед ним в книксене), но, полагаю, это аристократичные замашки, показывающие уважение к хозяину замка.
Беатрис исчезла вместе с Вилфордом перед десертом, а поведение Моники показалось мне настолько странным, что я решилась лично с ней поговорить. Как бы объяснить…Представьте яркую девушку, лишенную стеснения, но наделенную высокой самооценкой. Представьте девушку, что привыкла танцевать и петь перед публикой, что привыкла без робости обсуждать дела личного характера, что привыкла жить одним днем. А затем всего один вечер, и вдруг эта девушка становится застенчивой, забитой и испуганной. Возможно ли это? Не могу поверить, что попытки психологов испугать нас отпечатались на Монике особенно ярко. Она казалась мне девушкой храброй, не из робкого десятка уж точно. И вот я вижу, как Моника нервно заламывает руки, тяжело дышит, опасливо оглядываясь по сторонам.
Когда я осведомилось о её самочувствии, она отшатнулась в сторону. С дрожащими губами пролепетала, что с ней всё в порядке, и быстро удалилась прочь. Если подумать, то она много времени проводит рядом с этим дворецким. Но не мог же он внушить ей подобный страх? Или…Неужели он отравляет её наркотиками!? В таком случае необходимо предотвратить это как можно скорее, и, если потребуется, я попрошу Беатрис поговорить с Вилфордом об этом самом Габриэле. Только подобной зависимости нам сейчас не хватало, её же исключат из эксперимента, как только узнают. Надеюсь, Монике хватит мозгов, чтобы остановиться.