Интендант готов был возразить, но маршал удержал его столь властным жестом, что г-н де Бавиль попятился и больше уже явно не собирался вмешиваться в разговор.
— Так в чем же состоят ваши просьбы? Это те же самые, что на словах передал мне Лаланд?
— Да, монсеньер.
— Я предпочел бы видеть их изложенными на бумаге.
— Я передал их господину д'Эгалье, монсеньер.
— Я их не видел, сударь; прошу вас, запишите их еще раз и дайте мне.
— Немедля этим займусь, монсеньер, — ответил Кавалье, кланяясь и отступая назад, чтобы уйти.
— Погодите, — сказал маршал с улыбкой. — Правда ли, сударь, что вы были бы согласны служить в королевских войсках?
— Еще бы, с огромной охотой! — вскричал Кавалье со всей искренностью и горячностью, присущими его возрасту. — Но пускай сперва исполнят наши справедливые просьбы, иначе это невозможно.
— А если их исполнят? — уточнил Виллар.
— Тогда, монсеньер, — отвечал Кавалье, — мы будем служить королю так преданно, как не служили еще никакие другие подданные.
— Что же, ступайте, и надеюсь, что дело сладится.
— Да услышит вас Господь, — промолвил Кавалье. — Всевышнему ведомо, что мы больше всех желаем мира.
И он отступил еще на шаг, собираясь удалиться.
— Надеюсь, вы не очень далеко отъедете, сударь? — осведомился маршал.
— Мы останемся там, где укажет нам ваше высокопревосходительство, — откликнулся Кавалье.
— Так оставайтесь в Клависсоне, — сказал г-н де Виллар, — и приложите все силы к тому, чтобы другие вожди последовали вашему примеру.
— Сделаю все, что могу, монсеньер; да только, покуда мы будем ждать ответа его величества, не помешают ли нам отправлять обряды нашей веры?
— Нет. Я прикажу, чтобы вам предоставили полную свободу.
— Благодарю вас, монсеньер.
Кавалье в последний раз поклонился и собирался уйти, но г-н де Виллар прошел вместе с ним еще несколько шагов, а Лаланд, который тем временем к ним присоединился, положил Кавалье руку на плечо. Тут, видя, что переговоры окончены, в сад вошел Катина со своими людьми, и г-н де Виллар наконец распрощался с молодым вождем, сказав ему: «Прощайте, сеньор Кавалье», и оставил его в кругу десятка людей, которые желали с ним побеседовать и добрых полчаса задавали ему вопросы, а он с живейшим удовольствием отвечал. На пальце у него красовался великолепный изумруд, принадлежавший ранее морскому офицеру Дедье, которого он убил своей рукой в сражении с Девуа при Мартиньарге; время он, узнавал по роскошным часам, доставшимся ему от г-на д'Аквиля, подполковника морской пехоты; то и дело угощал собеседников ароматным табаком из прекрасной табакерки, найденной им в седельной кобуре коня г-на де Ла Жонкьера. Он объявил во всеуслышание, что отродясь не имел намерения восставать на короля, а напротив, готов отдать всю кровь до последней капли, чтобы ему послужить; что много раз обращался к г-ну де Монревелю, обещая покориться, если тот дарует приверженцам новой веры свободу совести, но г-н де Монревель всегда отвергал его предложения, и это вынуждало его продолжать борьбу, чтобы освободить братьев, томившихся в тюрьмах, а тем, которые оставались на свободе, дать возможность молиться Богу на свой лад.
Все это он высказал твердо и вместе с тем любезно, держа шляпу в руке; потом прошел через огромную толпу народа окружившую монастырский сад, и направился в дом при почтовой станции, где ему был предложен легкий завтрак, а затем по эспланаде прошествовал в жилище некоего садовника Ги Бийара, отца Даниэля Бийара, одного из видных пророков. Дорогу ему прокладывали два рубашечника с саблями в руках; Лабом сообщает, что ему представили несколько дам, которые почитали себя счастливыми, поскольку им удалось коснуться края его камзола; после этого визита он снова пересек эспланаду, по-прежнему предшествуемый двумя рубашечниками, и, подойдя к небольшому монастырю, затянул вместе со своей свитой псалмы; так они пели, покуда не пришли в Сен-Сезер; там Кавалье отпустил заложников. В Сен-Сезере его дожидалось более пятисот жителей Нима, которые принесли ему прохладительные напитки и легкое угощение; он поблагодарил их с большой признательностью и лаской. Наконец, он отправился на ужин и ночлег в Сен-Деониз; там после трапезы, прежде чем лечь спать, он вслух произнес длинную молитву за здоровье короля, г. г. де Виллара, де Лаланда и даже Бавиля.
Наутро Кавалье, как ему было велено, передал свои просьбы г-ну де Виллару, а тот немедля переслал их королю вместе с отчетом обо всем, что произошло накануне. Затем, отправив это послание, молодой вождь вернулся в Тарнак к своим войскам и поведал Ролану обо всем, что было, склоняя того последовать его примеру. В тот же день он во главе своих людей пересек Дюрфон и на ночлег явился в Сов; его сопровождал капитан драгун, некий Монгро, с отрядом в двадцать пять человек: именем г-на де Виллара он распоряжался, чтобы в деревнях Кавалье предоставляли все, в чем он нуждался. Из Сова они выступили 19 мая рано утром и направились в Кальвиссон — этот городок, как мы помним, был назначен местом пребывания Кавалье на все время перемирия. В Киссаке, где они остановились подкрепиться, к ним присоединился Кастане и произнес проповедь, на которую сошлись все окрестные протестанты.
Вечером 17 числа два батальона шаролезцев, стоявших гарнизоном в Кальвиссоне, получили приказ наутро покинуть город, чтобы освободить место рубашечникам.
18 мая комиссар-распорядитель Венсель написал консулам, веля им приготовить удобные квартиры для Кавалье и его отряда по именному списку, каковой будет им представлен бароном д'Эгалье или другим лицом от его имени. Одновременно в Кальвиссон прибыло изрядное число телег, груженных всевозможными съестными припасами, а за телегами множество быков и овец. За стадами и телегами следовал провиантмейстер по имени Буассон с несколькими помощниками: им было предписано выдавать продовольствие.
19 мая в десять утра в город въехал Катина во главе двенадцати рубашечников. У заставы они обнаружили местного коменданта, некоего Берлие, который поджидал их с двадцатью четырьмя зажиточными горожанами; завидя их, Берлие повторил своим людям строгий наказ под страхом телесного наказания не говорить ничего такого, что могло бы оскорбить рубашечников.
В час пополудни прибыл в свой черед барон д'Эгалье в сопровождении комиссара Венселя, капитана Каппона, двух других офицеров, коих звали Виала и Деспюэш, и шести драгун: то были заложники Кавалье.
В шесть вечера в городе поднялась ужасная суматоха, со всех сторон раздались крики: «Кавалье! Кавалье!» И впрямь, то был собственной персоной юный севеннский вождь; навстречу ему ринулось все население городка. Он выступал во главе своей кавалерии, следом шла пехота, и весь отряд, насчитывавший около шестисот человек, хором звучно распевал псалмы.
Вступив в город, Кавалье выстроил своих людей в боевом порядке перед церковью, где они еще некоторое время продолжали петь псалмы. Наконец пение прекратилось, и все вместе приступили к бесконечно долгой молитве, послужившей великолепным наставлением всем присутствовавшим; когда молитва была окончена, Кавалье вошел в отведенный ему дом, самое красивое здание в Кальвиссоне. Разместившись, он послал за дюжиной хлебов, чтобы оценить, каково будет пропитание его солдат. Сочтя, что хлеб недостаточно бел, он пожаловался г-ну Венселю, коего для этого призвал, и тот пообещал, что завтра добудет хлеб лучшего качества. Получив эти заверения, Кавалье согласился откушать, но, опасаясь, несомненно, быть отравленным, он заставил г-на Венселя и его помощников попробовать пищу в его присутствии.
Исполнив эти первые обязанности, он лично осмотрел все городские ворота, выставил возле них стражу и установил часовых на всех дорогах, ведущих к городу; передовые посты находились по меньшей мере в трех четвертях лье. Сверх того он приказал охранять все улицы и каждую дверь в своем доме; вдобавок у входа в его спальню постоянно дежурили тридцать телохранителей, и он никогда не выходил без этого эскорта; все эти меры предосторожности он принял не столько из боязни, поскольку, как мы видели, характеру его была чужда подозрительность, сколько из соображений политики, чтобы враги видели, насколько он могуществен. Что до его бойцов, они по письменным предписаниям были размещены в домах жителей, и каждый получил суточный рацион, состоящий из фунта мяса, кувшина вина и двух с половиной фунтов хлеба.