Все эти приговоры исполнялись со всей строгостью.
Как видим, мятеж был подавлен лучше некуда; изо всех вождей рубашечников уцелели лишь двое молодых людей, бывшие офицеры Кавалье и Кастане, одного из которых звали Пьер Брен, а другого Франсезё. Не обладая ни талантам, ни влиянием Катина и Раванеля, оба они тем не менее представляли серьезную опасность: один — своей необычайной силой, другой — ловкостью и проворством; о Франсезе говорили, что он никогда не промахивался при стрельбе, а однажды, преследуемый драгунами, спасся от погони, перепрыгнув с одного берега Гардона на другой, причем река в этом месте достигала двадцати футов в ширину.
Их уже давно разыскивали, но все поиски оставались безуспешны, покуда жена одного мельника по имени Семлен, у которого прятались Пьер Брен и Франсезе вместе с двумя-тремя товарищами, не ушла из дому якобы за покупками, а на самом деле — с доносом к маркизу де Сандрикуру.
Сообщение было встречено с восторгом и благодарностью, подтверждавшими какое значение придавал губернатор Нима поимке этих двух последних вождей. И впрямь, женщине посулили пятьдесят луидоров в случае, если мятежники будут схвачены; для поимки этих четверых отрядили шевалье де Ла Валла, Грандидье и пятьдесят швейцарцев, майора сен-серненского полка, капитана и тридцать драгун.
Когда они подъехали на четверть лье к мельнице, шевалье де Ла Валла, возглавлявший экспедицию, выспросил у мельничихи необходимые топографические сведения. Узнав, что у мельницы, помимо того пункта, который он намеревался атаковать, имеется еще один-единственный выход, представляющий собой мост через Вистр, он приказал десяти драгунам и пяти швейцарцам захватить этот мост, покуда сам он вместе с остальными силами не подойдет прямо к мельнице. Едва заметив их, четверо рубашечников решили убежать через мост, но один из них забрался на мельницу, желая убедиться, что с той стороны их не поджидает никакая засада, и тут же спустился, крича, что мост охраняется. При этом известии рубашечники поняли, что они пропали; они решили по крайней мере оказать отчаянное сопротивление и дорого продать свои жизни. Едва приблизился королевский отряд, как грянули четыре выстрела; два драгуна, швейцарец и одна из лошадей упали на землю. Г-н де Ла Валла немедленно приказал галопом скакать на приступ, но прежде чем они добрались до ворот мельницы, раздались еще три выстрела, и еще два человека упали.
Но рубашечники были не в силах дать отпор столь многочисленному отряду, и Франсезе сам подал сигнал к отступлению, вскричав: «Спасайся, кто может!» и выпрыгнув из окна, находившегося на высоте в двадцать футов; Пьер Брен прыгнул следом и приземлился рядом с ним, не причинив себе никакого вреда. Тут же оба бросились бежать через поле, полагаясь один на свою силу, а другой на проворство; двое других хотели убежать через дверь, но их догнали и схватили.
Тогда все усилия драгун обратились на Брена и Франсезе; швейцарцы погнались за ними пешком, и началась изумительная погоня, потому что двое беглецов, молодые, сильные, ловкие, казалось, забавлялись этим бегством; иногда, видя, что достаточно опередили преследователей, они останавливались и разряжали свои ружья в тех, кто подбегал ближе других, причем Франсезе, оправдывая свою репутацию, ни разу не промахнулся; затем они снова припускались бежать, на бегу перезаряжали ружья, перепрыгивали то через ров, то через реку и, пользуясь тем, что швейцарцам и драгунам приходилось огибать препятствия, давали себе минутную передышку вместо того, чтобы добраться до какого-нибудь укрытия, где бы они оказались в безопасности. Два-три раза Брен чуть было не попался, но каждый раз того швейцарца или драгуна, который подбегал к нему ближе всех, настигала неизбежная пуля Франсезе. Погоня продолжалась четыре часа. В течение четырех часов пять офицеров, в том числе двое старших, тридцать драгун и пятьдесят швейцарцев охотились на двух человек, из которых один был почти мальчик: Франсезе еще не исполнилось и двадцати одного года. За эти четыре часа пали пятнадцать драгун: четверых убил Брен, одиннадцать Франсезе. Затем двое рубашечников, у которых кончились порох и пули, назначили друг другу встречу в одной из деревень, где надеялись увидеться, и с легкостью оленей бросились в разные стороны, принудив преследователей разделиться.
Франсезе с такой быстротой унесся в сторону Мило, что даже драгуны, пустив лошадей в галоп следом за ним, начали отставать. Франсезе был уже вне опасности, но тут крестьянин по имени Ла Бастид, рыхливший землю мотыгой и следивший за поединком с тех пор, как погоня открылась его взгляду, заметил, что беглец направился к пролому в стене; он прокрался вдоль стены и, когда тот с быстротой молнии пробегал мимо, обрушил ему на голову такой тяжкий удар мотыгой, что железо рассекло череп и беглец простерся на земле, обливаясь кровью.
Драгуны, видевшие издали все происшедшее, подбежали и вырвали Франсезе из рук крестьянина, который наносил ему удар за ударом, желая его прикончить. Пленника, потерявшего сознание, перевезли в Мило, где ему перевязали рану и привели в чувство, влив в рот и в ноздри водку.
Его приятелю Брену поначалу посчастливилось больше: на пути он не встретился ни с какими препятствиями и скоро оказался вне пределов досягаемости и даже вне пределов видимости своих преследователей. Падая с ног от усталости и после предательства, которое его постигло, не решаясь никому довериться, он спрыгнул в ров и уснул. Драгуны, продолжавшие поиски, нашли его там, как загнанного кабана, бросились на него спящего и схватили, не встретив ни малейшего сопротивления.
Когда обоих доставили к губернатору, Франсезе в ответ на его вопросы объявил, что скажет только одно: с тех пор как умер брат Катина, у него нет другого желания, кроме как принять такую же мученическую смерть и чтобы его прах смешался с прахом Катина; а Брен отвечал, что счастьем и гордостью для него будет умереть за дело Божье вместе с таким доблестным товарищем, как Франсезе, Такая система защиты вела прямым ходом на допрос с пристрастием и на костер; нашим читателям уже известно, что такое эта двойная казнь. Франсезе и Брен претерпели и то, и другое 30 апреля, не дав никаких показаний и не проронив ни единой жалобы.
Оставался Боэтон, в чьем доме зародился заговор; донес на него Виллас, который оказался слишком слаб для пытки и избавился от нее ценой этого разоблачения.
Боэтон, умеренный, но стойкий и преисполненный веры протестант, по своим принципам близкий к квакерству, вовсе не желал пускать в ход оружие, но согласился помогать делу всеми прочими средствами с присущим ему спокойствием, опиравшимся на веру в Бога, и ждал дня, на который намечено было исполнение заговора, как вдруг в дом к нему ночью ворвались королевские солдаты. Убежденный миротворец, он не оказал никакого сопротивления и протянул руки навстречу веревкам, которыми его связывали; затем его с торжеством повезли в Ним, а оттуда — в цитадель Монпелье. По дороге его нагнали жена и сын, которые направлялись в Монпелье просить за него. Они ехали вдвоем на одной лошади, а, подъехав, спешились, преклонили колени прямо на дороге и испросили благословения у своего мужа и отца. Солдаты, хоть были людьми совершенно бесчувственными, все же остановились и позволили Боэтону остановиться. Тогда пленник простер связанные руки и призвал на жену и сына благословение, о коем они просили; а потом барон де Сен-Шатт, растроганный этой сценой (между прочим, он был с Боэтоном в свойстве), разрешил пленнику поцеловать обоих; затем Боэтон сам дал сигнал с отправлению, вырвался из мучительных для него объятий, наказал жене и сыну молиться за г-на де Сен-Шатта, позволившего им это последнее утешение, и подав им пример, сам, по своему желанию, затянул псалом, который пел в продолжении всего пути.
На другой день после прибытия в Монпелье Боэтон, несмотря на мольбы жены и сына, был приговорен к смерти через колесование после допроса без пристрастия и с пристрастием; спокойствие и мужество не изменили ему, когда он услышал столь суровый приговор; он сказал, что готов претерпеть все мучения, какие Господу угодно послать ему, дабы испытать прочность его веры.
В самом деле, Боэтон перенес пытки с такой твердостью, что г-н де Бавиль, присутствовавший при допросе, чтобы выслушать его признания, владел собою, казалось, много хуже, чем истязуемый; он настолько потерял самообладание, что, позабыв о священном долге судьи, ударил и оскорбил осужденного. Тогда Боэтон, не ответив г-ну Бавилю ни словом, возвел глаза к небу и воскликнул: «Господи, Господи, доколе будешь ты терпеть торжество нечестивца? Доколе будешь позволять ему пить невинную кровь? Эта кровь вопиет к тебе о мщении; доколе же будет медлить твое правосудие? Разбуди же свой древний гнев, дай волю сочувствию!» И г-н де Бавиль удалился, приказав вести его на казнь.