Сарпедон раскинул руки, указывая на свои мутировавшие конечности. – Вот по этому. Нет ни одного десантника, не затронутого мутациями. Многие стали благодаря им сильнее, как и я сам. Но кровь Рогала Дорна отравлена. Наша кровь, гено-семя, взятое из тела самого Дорна, подверглось разложению вплоть до его мельчайших составляющих. Орден – это чаша этой крови, и каждая пролитая капля – это росток, из которого появится еще один боевой брат. Но чаша пустеет от крови Дорна, и вскоре там останется одно лишь заражение. Наше гено-семя проклято, оно не может быть использовано для создания новых десантников.
Изображение внезапно начало перематываться, пролетая через моменты разрушения по мере отступления Корвакса. Затем оно вновь остановилось, демонстрируя стеклянные цилиндры и их неясное содержимое, когда Корвакс увидел их, впервые попав на нижний уровень.
- Адепты на Стратикс Луминае пытались контролировать мутации. Они выращивали мутировавшую плоть и старались сделать её вновь полноценной. Я, и высшие офицеры этого Ордена, считаем, что они преуспели. Доказательство, предоставленное нам Корваксом, показывает, что эксперименты были на своих финальных стадиях, и были остановлены лишь смертями адептов от рук эльдар. Оно ждет там своего часа, чтобы был открытым заново и использованным. Использованным нами, братья, чтобы обратить действие яда, убивающего Испивающих Душу.
Каррайдин шагнул к кафедре, сапоги его могучей терминаторской брони цокали по металлическому полу. У Испивающих Душу никогда не было большого числа костюмов продвинутой брони, и Каррайдин владел одним из немногих оставшихся. Тем не менее, он его заслужил – решительный и бесстрашный штурмовой лидер, он доказал, что способен возглавлять труднейшие из абордажных атак. Он присоединился к Сарпедону в огне войны Ордена и лишь немногим из ветеранов Ордена Сарпедон доверял больше него.
- Первый отряд будет под моим командованием, - начал Каррайдин.- Наша цель – нижний уровень лаборатории. Ударная группа будет состоять из моего отделения, и отделений Салка и Грэва. Задачей является добыча экспериментального материала и данных – технодесантники Ливрис и Солун, и аптекарий Паллас будут высаживаться вместе с нами в качестве поддержки. Вам не требуется напоминание о том, что, чтобы ни обнаружил Корвакс там, внизу, по прежнему может находиться на своем месте.
- Второй отряд – продолжил Сарпедон, - будет под моим руководством. Мы обезопасим поверхность и внешний периметр форпоста, и станем удерживать его до тех пор, пока штурмовая группа не выполнит свою задачу. Стратикс Луминае располагается в одной из наиболее густозаселенных противником систем в имперском пространстве и нас заметят, если уже не обнаружили. С большой долей вероятности можно утверждать, что лаборатория будет атакована, и мы должны быть уверены, что форпост и наша зона высадки находятся в безопасности любой ценой. Люко, Крайдел, штурм-сержант Теллос и я будем командовать на поверхности. Все десантники, не задействованные в штурмовой и наземной группах, будут оставаться в истребителях в качестве перехватчиков и резерва.
Каждый десантник осознавал, что это значило. До этого момента Сарпедон никогда не рисковал всем Орденом одновременно – десантников некем было заменить, и от Адептус Терра не поступит эдикта на возрождение Ордена, если он будет полностью уничтожен. Операция была на выживание, и на кону стояло будущее Ордена, поскольку это было то будущее, за которое они сражались.
Сарпедон извлек свою потрепанную, порядочно захватанную копию «Боевых Катехизисов» Дениятоса. – Император, вручаем себя в Твои руки, - завел он, - так, что мы сможем освободить созидание из хватки Врага…
Вместе, мрачно и с полным пониманием того, что это, возможно, их последний раз, Испивающие Душу подхватили молитву.
Стратикс Луминае была бледна, как побитый катарактой глаз, несколько тысяч квадратных километров смерзшейся тундры, прерываемой лишь редкими каменистыми образованиями и единственным казавшимся неуместным здесь сооружением форпоста Адептус Механикус Биологис. Для взгляда сверху, он был едва заметным выступом искусственного происхождения в приводящем в бешенство мертвом мире. Но Тетуракт мог ощущать жизнь внутри, жизнь наподобие его самого, искрящуюся потенциалом.
Он вернул свое создание обратно сквозь корпус корабля в ритуальные палаты. Глубоко внутри сердца корабля Тетуракта, это было скрытое место, которое он запретил посещать кому бы то ни было.
Это была единственная часть, которая была чиста и свободна от тел, заполняющих оставшуюся область корабля. Лакированные, изукрашенные панели из экзотической твердой древесины покрывали стены и потолки. Гобелены свисали со стен, покрытые изображениями имперского героизма, который казался отчаянным и комическим сейчас, когда такая большая часть Империума превратилась в кошмар Тетуракта. Пол был выложен мозаиками благочестивых текстов, а воздух наполнен испарениями ароматический курильниц, медленно раскачивающихся с потолка.
Люминосферы, заключенные в канделябры, излучали свет, который делал тени резкими. Он отражался от реликвий, собранных в встроенных в стены альковах – кости пальца святого, наследственной энергетической секирой духовенства Стратикса, покрытой серебром и инкрустированной драгоценными камнями, свернутое знамя Адепта Сороритас, священные работы по искусству из отдаленного имперского прошлого и могущественные символы, которые казались жизненно важными для его будущего. Тетуракт собрал их с самого Стратикса и святых мест, завоеванных его войсками. Их влияние было болезненной пеленой на яркости его силы, как будто некий новый источник гравитации притягивал его сознание обратно к смертной оболочке – для Тетуракта было болезненным входить в эту комнату, но она существовала по своей причине.
Это было единственным местом, которое Тетуракт распорядился сохранять неоскверненным во всей своей империи. Её составляющие были захвачены из роскошных верхних шпилей и священных разоренных дворцов, и собраны здесь в место чистоты, которое Тетуракт приказал сохранять нетронутым. Причина была проста – наиболее могущественная магия нуждалась в чем-то, что можно осквернить как часть представления, а ничто не было таким могучим, как осквернение чистоты.
Колдуны Тетуракта выстроились перед ним, скрытые под капюшонами и деформированные, их головы склонены вниз в изъявлении признательности, поскольку именно ему они были обязаны всем. Этот нечестивый самородок чистоты должен был быть болезнен и для них, острая колючая помеха в полнейшем загрязнении корабля, но они повиновались воле Тетуракта и принимали боль, как он того требовал.
Вы знаете, что должны делать, - телепатировал он им, - пусть это случится.
Один из колдунов прошаркал вперед. Он снял свой капюшон и Тетуракт увидел, что у него не одно лицо, а несколько слившихся воедино, словно они сплавились в одно целое. Пара уродливых глаз моргнули при свете канделябров комнаты. Один из его ртов раскрылся и завел острое, низкое, звенящее жужжание. Его остальные рты присоединились, сливаясь в гротескный унисон, который вызвал бы слезы у смертного человека.
Неуклюжие конечности показались из-под лоскутов одеяний, частично руки, частью клешни, некоторые щупальца. Каждая рука складывала в воздухе различные богохульственные знаки, росчерки красного света образовывали символы ереси.
Остальные колдуны с шарканьем собрались в кольцо вокруг певца. Зверомутанты Тетуракта вынесли его за основание круга, и каждый измененный разум начал выводить отдельную часть заклинания. Один был чистым ударом гнева, ярко-красный пик пылающей ненависти, которая обеспечивала топливо для ритуала. Другой забирал ярость и сплетал её в покрывало страданий, комната резонировала психическими остаточными изображениями пыток и отчаяния.
Лак на стенах начал течь. Изображения святых армий Императора пошли пятнами и были стерты. Гобелены начали распускаться, и патина лет и разложения распространялась по сверкающим реликвиям. Даже сам свет изменился, заметно потускнев и пожелтев, так что все в комнате казалось старше.