— Рука у меня, Аверкий, крепкая и глаз зоркий, что меч держать, что лук.
Посмотрел Аверкий на Георгия, упрям и напорист отрок. Махнул рукой:
— Коли боярин отпустит, перечить не стану.
Из Киева выехали ранним утром, едва солнца край высунулся. У мажар недолго топтались, проводить некому.
— С Богом, — перекрестился Аверкий, и валка тронулась.
Мала валка, всего четыре мажары, да и ту едва собрали, кому охота судьбу испытывать. С передней мажарой Аверкий с Улькой, со второй Георгий с Терешкой, а с двумя другими Гаврюшка и оба Ивана. Каждая мажара своего погонщика требовала, направляющего. Не то станут волы, а то и в сторону свернут, где трава повыше и сочней. Тогда волам и ярмо не помеха.
Аверкий озабочен, все в уме перебирает, оси надежные, колеса и втулки запасные взяли, мазницу с дегтем не забыли. В задке аккуратно сложены мешки под соль и шкуры просмоленные, соль от дождя укрывать. В задке мажары сухари и крупа да сало и лук, похлебку заталкивать. Об этом Улька позаботилась. И котел от сажи вычистила, ложки в холстину завернула.
Радостно Ульке и смешно, что боярский сын Георгий за ними увязался да все на нее, Ульку, поглядывает.
А Георгий лук с колчаном и меч с копьем на мажару положил, идет, глаз с Ульки не сводит, даже забыл, как с домом прощался. Отец не перечил, мать завыла, да Блуд прицыкнул:
— Будя, авось дурь порастеряет, эвон какая дубина вымахала.
Стряпуха слезы утирала, приговаривала:
— Настрадаешься и уж как оголодаешь.
А чего ему, Георгию, страдать, когда Улька рядом. Княжичу Борису на прощание напомнил:
— На княжение в каком городе сядешь, меня жди…
Миновав Овчинную слободу и Черный Яр, валка по крутой дороге выехала в гору. Остановил Аверкий мажару, к Киеву обернулся, до самой земли поклонился:
— Прости, чего не так, Киев-батюшка, коль убережет нас Бог, вернемся.
Валка двигалась правым берегом Днепра, мужики все чаще шли пешком, волов жалели. Георгий шагал рядом с Улькиной мажарой. Аверкий шутил:
— Гляди, отрок, как бы твой волы в сторону не свернули.
Гаврюшка хитро прищурился:
— А что, Аверкий, сын боярский не за солью, за медом отправился.
Хохотала валка, а Улька краснела, злилась, но Георгий на товарищей внимания не обращал, благо они вскорости унялись. Нравится отроку, и пусть себе держится за Аверкиеву мажару.
Ехали с утра до вечера, не одно сельцо миновали. Потом потянулись места безлюдные, запорожские. С бугра на бугор переваливают мажары. Устали волы, подбились люди. Одно и спасение, еще в Киеве посоветовал Аверкий скинуть чоботы и обернуть ноги постолами, кожаными лаптями, — и идти мягко, и ноги не натираешь.
Георгий совету не внял, но через неделю согласился.
Валка все дальше и дальше двигалась к югу. Днем привалы делали короткие, а на ночь выпрягали волов, ярма с них скидывали, ставили мажары квадратом на случай, ежели лихие люди нагрянут.
Пока Улька стряпала, мужики предстоящий путь обговаривали.
— Через Днепр переправимся за последним порогом, — говорил Аверкий, — там хоть и броды печенежские, да река мельче. На камнях следите, чтоб колеса не поломать. А левобережьем пойдем, гляди в оба, там уже ни засек наших, ни сторожи. Выпадет счастье, степную дорогу в два десятка ден умнем. Засады печенежские обойдем стороной, мне они известны.
Ночами Аверкий выверял путь по звездам, по Молочному Шляху. Боялся дать крюк.
Георгий спал чутко, каждый шорох слышал, ну-тко печенежин подкрадется и утащит Ульку. Рука у отрока на мече лежит, и за Ульку он станет биться до конца.
Георгий так часто думал об этом, что ему даже приснилось, как печенег Ульку увозит.
Пробудился в поту холодном, приподнял голову, вздохнул с облегчением. Улька завтрак готовит.
Небо даже не засерело, и звезды еще не погасли. Эко спозаранку Улька всколготилась. Подсел отрок к костру:
— Я, Улька, сон страшный повидал, будто печенег тя в жены увез.
Улька руками замахала:
— Причудится такое! Ну ладно, валку буди…
Пока поели и заложили волов, взошло солнце. Тронулись дальше. И снова бугры, балки, высокие курганы. Они будут встречаться по всей степи.
Курганы на Руси! Кем насыпаны, сторожевые ли, погребальные? Кто лежит под этой толщей земли, чей прах покоится, скифа ли знатного, поди угадай…
Скрипят колеса, лениво идут волы. Издалека донесся шум. То вода днепровская бурлила на пороге. Редко встречались дубравы. Закуковала кукушка. Огородник Терешка спросил и сам же ответил: