Предслава чуть старше Бориса. Мать ее, болгарка Милолика, последняя наложница князя Владимира. Она жила в Берестове и скончалась от родов, оставив девочку, названную князем Предславой. Холопка выкормила Предславу, и когда та выросла, то не захотела покидать село… Владимир тем даже был доволен. Княгиня Анна с Предславой общего языка не нашла, ей было совершенно безразлично, где живет Предслава…
На вопрос Глеба Борис ответил отрицательно. Княжич огорчился, но тут же напомнил:
— Поспешаем, Борис, ино неудовольствие у отца вызовем.
Великий князь ждал сыновей в трапезной.
— Почто задержались? — спросил хмурясь.
— У инока Григория были, он в скит удалился, — ответил Борис.
Потер лоб Владимир:
— А Григория я еще с Корсуни помню. В Киеве люд крестил на Почайне. До того, как храм Богородицы срубили, в церкви Василия службу правил. Ту церковь на месте идола Перуна поставили. Инок Григорий хоть годами и стар, но еще крепок. Надобно митрополиту гривен выделить на устройство скита, глядишь, и монастырь там вырастет. В тех пещерах множество ходов потаенных, где и потеряться немудрено. Сказывают, когда князь Святослав на Дунае воевал, а в Киеве мать его, бабка моя, княжила, нахлынула на Русь орда печенежская силой великой, осадила город. Послала к сыну княгиня Ольга гонцов, чтоб шел в подмогу. И пока князь Святослав явился, в тех киевских пещерах много люда спасение от поганых нашли…
Стряпуха разлила по серебряным мискам щи из кислой капусты, и, пока князь с сыновьями неспешно ели, редко переговариваясь, отрок поставил на серебряном подносе поросенка, жаренного до румяной корочки, внес горшок с кашей гречневой, томленной в масле. Поросенок и каша духмяно пахли на всю трапезную. А когда покончили с обедом и запили киселем из сушеных ягод, Владимир сказал сыновьям:
— После Рождества на лов подамся.
На Рождество привиделся Борису сон, будто Глеб умирает, а он Бога молит не забирать его. Даже во сне чует Борис, как ему жалко брата и слезы стекают по щекам.
Борис пробудился в страхе, сел, свесив ноги с широкой лавки. Подумал о сне, к чему он?
Поднял очи к высокому оконцу из италийского стекла. Лунный свет проникал в опочивальню, и на бревенчатой стене вырисовывалась причудливая тень, напоминавшая диковинное чудище.
Обув катанки и накинув на плечи подбитый мехом плащ, Борис вышел в гридницу. У стены на войлоке спали гридни из младшей дружины. Через просторные сени Борис выбрался на крыльцо, и дыхание перехватил мороз.
Ночь лунная, звездная — и тишина. Даже псы молчат, и только слышно, как перекликаются на стенах караульные. Со стрехи крыши сорвалась сосулька, разбилась со звоном.
Искрами блестел снег, и Борис подумал, что стоит ему пройтись по тропинке, как скрип под ногами пробудит весь Киев. Княжичу стало холодно, и он возвратился в опочивальню. Спать не хотелось, и мысль вернула к увиденному сну. Слишком необыкновенным он был. Борис решил, что он никому не расскажет о нем, разве что духовнику Варфоломею, может, он истолкует.
Княжич повернулся к столику-налою, на котором стояла маленькая икона, на ней лик Спасителя на пальмовой доске, написанный безымянным мастером. Иконка — память матери Анны. Она привезла ее из Константинополя, и, со слов Варфоломея, иконой этой Анну благословил сам патриарх.
Борис не забыл, Анна дала ему эту иконку, когда смерть начала наведываться к ней.
В опочивальне, куда Анна позвала Бориса, она взяла иконку с налоя и, протянув Борису, сказала:
— Пусть она оберегает тебя…
Княжич думал о том, что в нем течет кровь русича и гречанки, рожденной в царском дворце. Мать пела на родном ей языке. О чем? Прежде у него не было делания познать язык, на котором говорят там, в Византии, но теперь Борис решил выучить греческий еще и потому, что на нем писаны церковные и иные книги, из каких стало известно о Великой Скифи и о иных государствах.
Прилег княжич на лавку, поглядел на оконце. Луну туча накрыла, и тень на стене исчезла. В гриднице отроки зашумели, заговорили, в караул собирались.
Утро близилось, скоро к заутрене зазвонят. Бориса в сон потянуло. Пересилив себя, поднялся, принялся одеваться.
С годами память возвращает человека в прошлое. Великому князю она временами напоминает о молодости. Вот он с малой дружиной бежит от Ярополка из Новгорода к скандинавам. С варягами ходит в набеги в землю франков, высаживается к англам. Его дракар режет воды моря Варяжского, наводит страх на норманнов. Товарищи звали его конунгом. Холодная земля скандинавов дала язычнику Владимиру приют и одарила первой любовью. Потом были и другие женщины, но крепкотелая скандинавка споро управлялась с парусами и так же уверенно держала в руке меч.