— Да, — отвечал схоласт, — не смею противоречить. Ничему не суждено бессмертия.
— А этот дом, — говорил шарлатан, — а эти бутылки, этот колпак, эта комната — они исчезнут, как дым.
— Исчезнут, — отвечал схоласт, — как исчезнем когда-либо и мы сами.
— Так для чего же вы все это купили? — продолжал шарлатан: — или вы сделали все это в ваших бутылках?
— Чужестранец, — отвечал Швериндох, — ты меня удивляешь. Ты говоришь со мною так, как будто, мы знакомы много лет. Между тем я вижу тебя впервые.
— Впервые? — сказал шарлатан с обидой в голосе: — мы расстались сегодня днем. Нас разделила толпа на площади.
— Чужестранец, — отвечал Швериндох, снова — я не имею права не верить тебе, но ты меня удивляешь. Я видел много людей на своем веку и может быть ученые работы несколько осла били мое зрение.
— Освальд Швериндох, ученый схоласт, — начал было шарлатан, подходя к нему ближе, — нас разлучила толпа на площади. Поглядите на моего осла. Неужели вы и его забыли?
— Как ты назвал меня? — переспросил Швериндох и нахмурил брови. — Ты принял меня за кого-то другого. Имя мое Иоганн Фауст.
Наступила ночь. Схоласт усталый и голодный шел по пустым улицам Вюртенберга.
— Гомункулюс, — говорил он, похлопывая себя по карману, — ты слышишь, Гомункулюс — я покинут, я оставлен всеми. Мой единственный друг — это ты, и ты никогда не покинешь меня, потому что я тебя выдумал.
Он сел на тумбу и сказал мысленно:
Навстречу мне целый вечер попадались бюргеры, что шествовали с чрезвычайной важностью. Каждый из них имеет дома жену, а по вечерам — ужин. Но я не имею ни того, ни другого. Я — ученый баккалавр. Я — maqister scholarium.
Улица была темна и безлюдна.
— Доктор Фауст, — закричал вдруг, прямо перед ним голос, — что делаете вы, одни, поздней ночью, на улице города?
Швериндох поднял голову. Никого не было вокруг?
— С вами произошла какая-то странная перемена, — продолжал голос, — мне кажется, что на вашем благородном лице несколько разгладились морщины.
— Простите, — пробормотал огорченный Швериндох, — прошу прощения, повидимому мои глаза несколько ослабли от ученых занятий и я никого не различаю в темноте.
— Это — странно, — удивился голос, — с каких пор вы, дорогой учитель, перестали узнавать ваших добрых друзей?
— Друзей? — переспросил Швериндох, тщетно пытаясь разглядеть что-либо перед собою, — осмелюсь просить вам напомнить мне, где и когда мы с вами встречались?
— Право, — с беспокойством продолжал голос — право, я боюсь, дорогой учитель, что чрезмерные занятия слишком утомили вас. Не лучше ли вам будет отправиться домой и отдохнуть немного.
— Нет, нет, — вскричал Швериндох, — нет, нет, я прошу раз'яснения. Где и когда мы с вами встречались и почему я не вижу вас?
— Извольте, — отвечал голос с обидой, — извольте. Мы встречались в вашем доме в Вюртемберге, и вы знаете меня так давно, что вероятно шутите, не узнавая.
— Непонятно, — отвечал Швериндох, — непонятно. Назовите мне ваше имя.
— Курт, сын стекольщика.
— Сын стекольщика, — переспросил Швериндох, — это очень странное имя.
— Доктор — вы нездоровы, — сказал голос и на этот раз с чрезвычайной решимостью, ночь близится к концу и вам пора домой, доктор!
С этими словами схоласт почувствовал, как нечто осязаемое схватило его под руки и повлекло по темным улицам Вюртемберга.
Шарлатан сидел против доктора Иоганна Фауста и взирал на него с тайным почтением.
В окно заглянул уже серый утренний свет.
— Сорок лет тому назад, — заговорил доктор, — старый еврей из Лейпцига подарил мне белый порошок, который обладает чудесной силой в нахождении философского камня.
— Осмелюсь вас спросить, — сказал шарлатан очень тихо и с некоторой печальной вежливостью, — для чего вы ищете филосфоский камень?
— Чужестранец, — отвечал, оборотясь, доктор, — ты получил приют в моем жилище. Ты — мой гость, но я прошу тебя не мешать в моей работе.
— Простите, — промолвил шарлатан, — но среди моих немногих друзей есть некто Освальд Швериндох. Он ищет средства оживить Гомункулюса, и я подумал, не одно и тоже ли служит целью ваших стремлений.
Доктор не отвечал ему. Подойдя к столу, он собрал пепел, оставшийся на стекляной пластинке, смешал его с другим порошком и всыпал полученную смесь в реторту. Снова запылал маленький горн и два пламени соединились в одно, раскаляя железо.
— Гомункулюс? — сказал он, вспоминая о вопросе Гансвурста, — пустое, Гомункулюса выдумал я еще в молодых годах, и оживить его — невозможно.
— Вероятно, так же невозможно, — пробормотал шарлатан, — как найти золотой помет от осла, усеянный драгоценными камнями.
Он умолк. Голубая жидкость кипела в реторте, маленькие пузырьки отделялись от нее и через стеклянную трубку выходили под прозрачный колпак и оседали на его стенках блестящими каплями.
— Работай при восходе солнца, — снова сказал Фауст и снова более себе, нежели своему собеседнику, — с запада иди на север, туда, где полная луна. Он был уже в моих руках, философский камень.
Но шарлатан никогда не узнал о причинах исчезновения из рук Иоганна Фауста философского камня, потому что на улице раздались неверные шаги, и дверь распахнулась, как бы под сильным ударом.
Добровольное условие, дано в городе Вюртемберге в день седьмой мая месяца, года 14.
Закреплено в оный день советником магистрата Фридрихом Бауером.
Мы, бургомистры и совет, выслушав согласные речи нижепоименованных граждан Вольных Германских городов о добром путешествии, ими замышляемом, с целью разысканья многих, полезных науке, мираклей и соответствуя твердому настоянию, ими утвержденному, сим положили:
В день восьмой, месяца мая, года 14.. доктор и магистр философии и многих наук Иоганн Фауст из Вюртемберга, схоласт и также магистр многих наук Освальд Швериндох, шут из Берна, именем Гансвурст и мастеровой из Вюртемберга, цеха стекольщиков, именем Курт, покидают город для вольного путешествия сроком на полтора года. По прошествии же положенного времени должны возвратиться в город наш и кто из них возвратится ранее прочих, имея цели свои решенными, тот получает право на, остальными странниками открытые и полезные науки, миракли.
Таковая воля магистратом утверждена и печатью вольного Вюртемберга запечатана.
Советник магистрата: Фридрих Бауер.
Примечание к памяти: Упомянутый мастеровой Курт города нашего, подлинного телесного вида, при заключении сего договора, показать не пожелал, отговариваясь неимением. Однако звучал голосом и был признан существующим по уверению почтенного доктора и магистра философии Иоганна Фауста. Советник Фридрих Бауер.
Дни проходят и дни уходят и Рейн протекает так же, как он протекал сотни лет тому назад. И как сотни лет тому назад на берегу его виден Кельн, сложенный из камней. Город этот очень древний город, но камни, из которых он сложен, — древнее его. Старая ратуша не однажды жаловалась дому бургомистра: — разница лет между мною и моими камнями все та же и та же, меня огорчает эта неизменность — и она двигала стрелками своих часов с неизменной последовательностью: час за часом, минута за минутой, пока сторож Фрунсберг из Шмалькальдена не позабыл завести часы.
Это было ранним утром и в тот самый день, когда схоласт прошел через городские ворота. Он первый увидел, как стрелки часов дрогнули последний раз и остановились.
— Увы, — сказал он, пораженный горестью, — граждане города Кельна расточают драгоценное время — бесплодно.
И так как он был человек добрый, то не замедлил сообщить о своем открытии первому встречному бюргеру.
— Herr, — начал он, подступая к нему с вежливостью, — Herr, простите меня за то, что я столь нечаянным образом нарушаю ваше спокойствие. Никакие обстоятельства не могли бы принудить меня к такому поступку, но судьба наша неведома нам совершенно и сторож ратуши, быть может, и не подозревает даже, какое ужасное событие случилось с ним.
— Herr, — отвечал бюргер, так же с вежливостью, однако же и с чувством собственного достоинства. — Ему впрочем, чрезвычайно понравилась обходительность Швериндоха. — Herr, не тревожьтесь о моем спокойствии, ибо мое спокойствие есть плод долгих размышлений и зрелого возраста. Впрочем, если вы чужой в нашем городе, то я сочту своим долгом дать вам приют. Позвольте также переспросить вас, какое замечание изволили вы высказать относительно сторожа ратуши?