Он прикладывал ухо к животу осла и слушал, как тот переваривал. Но когда он пришел к вечеру, то нашел простой ослиный помет и в нем не было золота и драгоценных камней.
И тогда, горько плача, он оседлал осла и ночью бежал из города Ульма, оставив там мейстера Траузенбаха и своих кукол и все свои разбитые надежды.
Мейстер Траузенбах ругался день и ночь и снова день, куклы лежали спокойно в углу мастерской, а разбитые надежды побежали вслед за своим хозяином.
Дорога уходила под ногами осла, а он пофыркивал, поплевывал и задирал морду в голубое небо.
— Теперь я одинок, — говорил шарлатан, — я потерял даже моего Пикельгеринга:
Мимо него проходили поля и леса и снова поля и бесплодные земли.
— Куда я еду? — говорил он с печалью, — куда лежит путь мой, в какие земли?
Дымок вился за его головою, прохожие чаще попадались по дороге и оставались позади его.
— В город Кельн, — отвечали придорожные камни, — в город Кельн.
И после трех дней пути он прибыл в город Кельн.
Фонари погасли, потому что уже наступило утро, солнце встало над шпилем ратуши, а луна, бледная и печальная, спряталась за башнями церкви св. Цецилии.
Потом она побледнела еще больше, но Гансвурст в туманном свете был еще бледнее и печальнее.
— День встает, — сказал он, — день встает и ночь окончилась. А я — шарлатан и странник Гансвурст не имею чем прокормить себя и своего осла.
Осел услышал своего хозяина и закачал ушами.
Так они пробирались по Кельнским улицам, но на площади Гансвурст слез с осла и, припав к нему на грудь, стал рыдать столь громким голосом, что почтенная старушка фрау Гегебенфлакс даже подумала, что шведский король снова собирается на Пруссию с неисчислимым войском, а бородатый император потонувший в реке по несчастной случайности, встал уже из гроба, чтобы предотвратить грозные беды, что надвигаются на его милое отечество.
И фрау Гегебенфлакс послала служанку на площадь.
— Увы! — кричал шарлатан совершенно невероятным голосом, — увы, я гибну, или уже погиб; о, граждане города Кельна! Я не могу найти золотой помет, я не могу прокормить моего осла и ни один осел в целой Германии не желает помочь мне в моих несчастьях. Вот уже год, как я покинул Вюртемберг и вот уже скоро минет еще полгода, когда я должен буду вернутся туда с пустыми руками. — Увы! — возопил он снова — увы, с пустыми руками! А все другие верно нашли уже то, что они ищут. И схоласт Швериндох уже нашел дух для своего Гомункулюса, и сын стекольщика отыскал свое ничто, и доктор Фауст свой философский камень.
Так он рыдал горько, а осел качал ушами, переступал с ноги на ногу, или, оборотясь задом, помахивал хвостом над головой своего хозяина.
Тогда многие граждане Кельна покинули свои дома и собрались вокруг него, слушая печальную повесть о его бедствиях.
— Чужестранец, — сказала ему одна девушка, — что случилось с тобой? Ты проиграл деньги в тридцать один, или тебя покинула твоя возлюбленная? Если второе, то позабудь о ней и пойдем со мной. Я тебя утешу, чужестранец, хотя волосы твои рыжего цвета, а ноги напоминают палки.
— Нет, девушка, нет, — отвечал шарлатан, — нет, меня не покинула моя возлюбленная, но я не могу найти золотой помет осла, и приближается срок, когда я должен буду вернуться в Вюртемберг с пустыми руками.
— Гансвурст, — сказал ему один гражданин (он тотчас узнал в нем своего Пикельгеринга). — Пойдем со мной, я укажу тебе верный путь, чтобы отыскать то, что ты так долго ищешь.
Они покинули площадь и втроем направились дальше по улицам Кельна.
— Направо за углом этой улицы, — сказал Пикельгеринг, — живет аптекарь Трауенбир. Он даст тебе такое снадобье, от которого философ Кунц начнет испражняться золотым пометом.
— Я не верю тебе, — вскричал шарлатан, — но он слушал внимательно.
— Ты пойдешь к нему, — продолжал Пикельгеринг, — и скажешь ему, что я прислал тебя за корнем готтейи. И когда он даст тебе этот корень, то ты заставишь своего осла с'есть этот корень.
— Как, — вскричал шарлатан, — корень готтейи? Но, обернувшись, он не увидел Пикельгеринга, и только ветер кружился вокруг него и насвистывал в уши непонятные песни.
На утро он отправился к аптекарю Трауенбиру и, придя, увидал маленького человечка в длинном сюртуке, с большой головой.
— Сударь, — начал он, — вы — аптекарь Трауенбир?
— И не только аптекарь — ответил маленький человечек с необыкновенной быстротой набивая нос табаком, — а также доктор естественных наук, философии и алхимии, магистр университета в Лейпциге, цирюльник в Аугсбурге.
Сударь, — перебил его шарлатан, с вежливостью поддавая воздух рыжим клоком, — ваши многочисленные достоинства поддерживают во мне счастливую уверенность в том, что вы поможете мне найти выход из всех моих злоключений.
Аптекарь, магистр, доктор и т. д. поднялся на ноги и с любезностью во всех движениях тела сунул табакерку к самому носу шарлатана.
Странник с вежливостью отказался и, закурив трубку, рассказал аптекарю о всех своих бедствиях. И аптекарь слушал его, покачивая головой с сочувствием, а когда Гансвурст кончил, он вынес ему из задней комнаты корень готтейи…
И осел с'ел его. А когда с'ел, то взбесился и так ударил шарлатана копытом, что тому показалось, что он отправился прямо в ад за золотым пометом.
И пятый странник захлопнул над ним крышку ящика.
Путь доктора Фауста был короче пути Швериндоха и короче пути шарлатана Гансвурста и короче пути сына стекольщика.
Вернувшись из магистрата, он уселся у камина в молчании. Но потом сказал:
— Вот слова моей молодости: — я бы море превратил в золото, если бы оно было из ртути. Я стар и дряхл. Минуло время, и я не нашел философский камень.
Звенели реторты. Он поднялся, зажег свечу и стал обходить свои приборы.
И это были первые века его путешествия.
— Свинец — легкоплавкий, он — отец благородных металлов. Краску, которая окрасит жидкое серебро — неверную ртуть, назови философским камнем.
Он качал головой и шел дальше. Под ударами ног звенели реторты и колбы.
— Я стар и дряхл, глаза мои слабнут, голова седа — я не нашел философский камень.
— Металлы растут в земле, — сказала реторта, что стояла на краю стола, между горелкой и тонкой колбой. Она засмеялась и повторила: — Металлы растут в земле.
Но Фауст остановился молча и смешал вино с ядом.
И это были вторые века его путешествия.
— Возьми кусочек боба, размельчи его в тонкий порошок и смешай с порошком красным. И тогда вся смесь станет красной. Возьми частицу этой смеси и раствори в ней тысячу унций ртути. И не забудь заклинаний.
— Ртуть — Меркурий, — сказала та же реторта, — солнце — золото, а свинец — Венера. Не забудьте о планетах, доктор. Но мы готовы, попытайтесь, попытайтесь еще раз.
— Поздно — отвечал доктор — скоро смерть явится за мной. На плечи — саван вместо тоги схоласта. Я оставлю вас. Быть может я в аду найду философский камень?
Он разбил приборы и растоптал стекла со звоном. И тогда выпил вино и яд и так отправился в путь за философским камнем. С запада на север, где полная луна, по точным законам алхимии.
И это были третьи и последние века его путешествия.
Милостивые государи и милостивые государыни: шарлатаны, ученые, мастера и подмастерья, все умершие и все живые и все еще не рожденные, города, страны, реки, горы и все небесные светила: Занавес опускается.
Рассказ о 4-х странниках окончен. Приходит время показать вам пятого странника.
Куклы в ящике, ящик за спину, палочка в руки — пятый странник отправляется в дальнейшее путешествие.
Октябрь — декабрь 1921 г.
Бор. Пильняк
Третья столица
«Третью Столицу» читали многие до напечатания, и она вызывала неожиданные недоразумения. — В каждом рассказе есть печка, от коей танцует автор, — так вот об этой печке я и хочу сказать.
Я писал «Третью Столицу» сейчас же по возвращении из-за границы, — по сырому материалу, писал, главным образом для Европы, — поэтому моя печка где-то у Себежа, где я смотрел на Запад, не боясь Востока (на востоке, как известно, восходит солнце).