— Истребить: гадов.
Звякают шпорами, кривя презрительные губы.
— Ну, замитинговали товарищи.
— Да, от этой привычки их скоро не отвадишь.
— Товарищи — товар ищи. Хе-хе! Питерский гарнизон.
Проходившие мимо Консистории озирались почтительно: там сейчас вытянуты военной выправкой; называют себя временным Штабом и выбирают Начальника Гарнизона: он — единственный — выборный, — все остальные будут назначены. Как Земский Собор после Смутного времени.
— Хе-хе, Романова, Михаила Федоровича.
Поручик Антипьев высунулся в раскрытое окно и, словно на блюде, подал плоский крик:
— Да здравствует наш вождь —
— выждав —
— ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.
Редко и беспомощно пыхнуло:
— Ура!
— Хто такой?
— Капитан Солоимов, поезжайте немедленно к полковнику Преображенскому. Здесь рядом на Затинной улице.
— Я знаю, батюшка, полковника двадцать лет.
(Уже лестно.)
— Отказов его не принимайте: решенье организации.
ПОЛКОВНИК ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ.
Никто не знает.
(Седые усы. Обрюзгший. Отекший. В синем мундире. Проехал верхом, только и видели.)
Теперь из Консистории во двор бегают люди:
— По распоряжению полковника… —
— По приказанию… —
— Послать взвод —
— По решению Штаба: господам офицерам образовать из своей среды ударный отряд для штурма инструкторской школы.
— Поручик Крамаренко, возьмите человек 20 к губернскому комитету большевиков. Туда требуют подкрепления.
— Слушаюсь.
Чокнул шпорой.
Уходя показал капитану Солоимову на полковника: молодец — старик.
— Еще не сдаются?
— Никак нет.
— Много арестованных?
— Не считали. Полная гауптвахта. Некоторых помяли сильно.
— Не жалко.
— Так точно, господин полковник.
По пыльным морщинам мостовой, оступаясь проходят арестованные, рассекая рыхлые массы любопытствующих.
Те же на лицах толстые, сурмленные, приговоренные брови.
— Вид у «коммуниров» — роковой, хе-хе. Бледноваты.
В Штабе гнездится горячий остро-пахучий выпот, струясь с лиц, покрытых мокрой пылью; и тонко пронзает пороховой дымок тяжкую ткань жары и влаги: все это от уличной перестрелки; выходя из перестрелки, г.г. офицеры удачно тщатся хранить иронический выбритый вид; г.г. офицеры хрупко крошат савельевские шпоры, звенящие на вежливых: лаковых и шевровых — сапогах. Впрочем, все пылится.
И остроумно:
— Перепроизводство офицеров.
А в Кремлевской (бывшей епархиальной) типографии скачут проворные шрифты, из черных пальцев прыгая в тесные верстатки. А там и на корректурный лист:
БРАТЬЯМ КАЗАКАМ
станичники!
Советская власть угнетателей народа в родном городе Вашего славного Войска НИЗЛОЖЕНА.
Объявлена власть Учредительного Собрания.
Вы — испытанные защитники народовластия — немедленно должны прислать войска для защиты, создавшегося усильями верных сынов России, порядка.
Искры летели с посыльной мачты радиотелеграфа, жадно оседали на приемники.
Поверх митингующих групп летает по площади облегчающая весть:
— Надо продержаться: завтра придут казаки.
— Вы будете распущены домой, как придут казаки.
— О всех событиях сообщено куда следует.
«Куда следует: в Ставку».
Офицеры тщательно следили, как высказывались, как обсуждали приход казаков мятежники. Речи выступавших мобилизованных были тонкоголосы, сиплы и однообразны: долой большевиков, обещали мир, а дали войну. От этого стержня пушилась вся аргументация.
Полковнику докладывали:
— Известье о скором приходе казаков имеет определенно благоприятное влияние на мобилизованных. Воззвание поддерживает в них веру в победе над большевиками.
— Чужими руками… —
Полковник усмехнулся:
— Нет, господа, на мобилизованных надежда плоха. Они не помощники в нашей героической борьбе за родину. Вы скажете, что нельзя говорить холодно и смотреть трезво во время сраженья. Понимаю.
Но в наше время обо всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж произошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организовали, а только приняли. Я понимаю… Мы только хотели… Теперь наша обязанность… Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за нами.
Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл… «Ах, да. С таким настроением не побеждают». Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. «Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели».
Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.
«В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками… У них скотины сколько. По двадцать волов».
Рассказ побежал.
— Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: «Ты, говорят, красногвардеец». Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, — только лампасы сверкали.
— Воители.
— Как можно одним казакам устоять.
— Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.
Коляска одна выскочила дребезжать без передка.
— Стой! —
— Держи их! —
— Стрелять будем. Стой! —
Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.
— Кто такие?
— Рассказывай — «коммерсанты».
— Знаем мы таких купцов.
— Это комиссар по разгрузке: я — таскаль — его видел.
Увели.
— Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.
— В Кремль повели.
— Там: стенка.
— Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.
Чмокнула пуля лоб мостовой
— это — инструктора —
по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле — воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.
За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.
Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:
— В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе… В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.
— Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.
— Вы сами чьи? — Бой-баба. —
— Мы Высоковской волости. — Да, уж!.. —
— Упрямая, должно быть, стерва. —
— Откуда же она браунинг взяла? — Такой маленький, говоришь?
— Им всем выдают, партийные. —
— Все что угодно: самозащита. — У них бомбы есть. —
— На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.
— Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.
Стихло.
Прошел взвод.
— Золотые погоны — впереди!
— Смотри-ка-сь, как саранча налетели.
— Тоже, братцы, — хищные вороны.
— Ну, этих — мы лучше большевиков знаем.
— А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.
— Не сдается — выжигать будут.
— Выжигать?
— Обязательно будут как тараканов.