Жюль вскакивает из кровати… Он стоит перед лежащей на полу полуголой сестрой и смотрит… Лицо девочки направлено к потолку. Рот открыт. Видны зубы. Синие глаза неподвижны. Волоса рассыпаны по лбу, по камням пола.
И живот! Голый живот. И она умирает.
На белом фоне голого живота сумрачно выступает темный блеск стоящей на полу бутылки.
— Хрипеть будешь?.. Умирать будешь?.. Не хочешь умереть?.. Ага!..
Жюль схватывает бутылку за горлышко, подымает высоко над головой и с силой бьет по лицу Ирмы.
Сладостный трепет искрой проходит по телу его, — оттого, что живот у Ирмы голый, оттого, что красным потоком вдруг обдалось ее лицо…
И выше прежнего он опять поднимает бутылку, и опять бьет девочку по лицу…
Раз… и еще раз… и третий раз…
Красный поток сделался шире, он залил неподвижные глаза, и светлые волосы, и грудь, с лежащей на ней белой рукой. Красные струи побежали вниз, и по швам между плит стали пробираться к гулко храпевшей Эрнестине.
— Хи-хи-хи…
Жюль снова поднимает над собой бутылку, всю окровавленную, и опять бьет по черепу сестру.
— Хи-хи-хи…
В руках остается только горлышко.
Куски стекла рассыпались по лицу Ирмы, по плечам, упали на пол. Донышко бутылки скатилось с груди, несколько раз качнулось с боку на бок, и остановилось острыми осколками кверху. Точно окровавленные зубы волка, сейчас только терзавшего овцу…
И кровь бежит, огибает круглое донышко, и бежит дальше…
Белый живот Ирмы вздрагивает. Но девочка уже не захлебывается. Только вздрагивает.
Жюль лезет обратно в постель и торопливо накрывается.
— Вот тепло! Очень тепло! — шепчет он. — А это что? Лакрица?.. Ишь ты какая лакрица… Ирме и лакрицу дали…
Жюль всовывает в рот лакрицу, все мокрую и теплую от смертоносной слюны Ирмы.
Лакрица сладкая. Жюль с удовольствием жмурится, жадно сосет и чмокает. Он потягивается, сворачивается. Тепло… Приятно…
«Сколько на полу крови… И живот уже не вздрагивает».
Уж Ирма не захлебывается, и уже не вздрагивает живот.
Нет, вздрагивает… Еще вздрагивает… Чуть, чуть…
Жюль напряженными глазами смотрит на голый живот умирающей.
С. Есенин, С. Клычков, В. Наседкин
Стихи
Сергей Есенин
Отрывок из поэмы
Еще закон не затвердел,
Страна шумит как непогода.
Хлестнула дерзко за предел,
Нас отравившая, свобода.
Россия! Сердцу милый край!
Душа сжимается от боли.
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, песий лай.
Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой ямами копыт
Изрыты пастбища и долы.
Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги…
Уже ль я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?
Не сон! Не сон! Я вижу въявь,
Ничем не усыпленным взглядом,
Как лошадей пускают в плавь,
Отряды скачут за отрядом.
Куда они и где война?
Степная водь не внемлет слову.
Не знаю, светит ли луна
Иль всадник обронил подкову.
Все спуталось. Но понял взор:
Страну родную в край от края,
Огнем и саблями сверкая,
Международный рвет раздор.
……………………………………………
……………………………………………
Россия! Страшный чудный звон!
В деревьях — березь, в цветь — подснежник.
Откуда закатился он,
Тебя встревоживший мятежник?
Суровый гений, он меня
Влечет не по своей фигуре,
Он не садился на коня
И не летел на встречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.
Одно в убийстве он любил —
Перепелиную охоту.
Для нас условен стал герой.
Мы любим тех, что в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, —
Он с лысиною, как поднос,
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной.
Но он потряс…………………
……………………шуми и вей,
Крути свирепей непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы.
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы
Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь
И он пришел……………………
………………………………………
…………он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет
Как ваша власть и ваш совет.
И мы пошли под визг мятели,
Куда глаза его глядели,
Пошли туда, где видел он
Освобожденье всех племен.
………………………………………
………………………………………
И вот он умер. Плач досаден.
Не славят Музы голос бед
Из медно-лающих громадин
Салют последний даден, даден,
Того, кто спас нас, больше нет.
В жизни всему свои сроки,
Всякому лиху — пора:
Две белоперых сороки
Сядут на тын у двора.
Все по порядку гадалки
Вспомнят, что сам позабыл, —
Что погубить было жалко
И, не губя, погубил…
Словно бродяги без крова,
В окна заглянут года — …
Счастье — как пряник медовый,
С солью краюха — беда…
Лень-ли за дверь оглянуться,
Палкой воровок вспугнуть —
Жалко теперь обмануться,
Трудно теперь обмануть?!
Вечер пройдет и обронит
Щит золотой у ворот —
Кто ж тебя за руку тронет,
Кто же тебя позовет?..
Те же, как веточки, руки
Те же росинки у глаз, —
Только теперь и разлуки
Не посулят ни на час…
Юность — пролет голубиный…
Сердце — пугливый сурок… —
То лишь краснеет рябина
В стрекоте вещих сорок!..
В. Наседкин
Как изразцов персидских — синь…
Как изразцов персидских — синь
Заброшена в шатер бездонно.
И я стою завороженный
Его величием простым.
Струят прохладу лишь сады,
Да неумолчные арыки;
А возле радостный, безликий
Смеется тихо у воды…
За садом выжженная степь
Дрожит от выпитого зноя.
И это все мое, родное:
И сад и коршун в высоте.
РАССКАЗ
I
— Дьякон то наш, из Дубовой Луки, дьякон Мардарий живцом стал!
Как-же: и Марфа Степановна, и управдом Сютников, и Петька Козырь все выследили, все удостоверились, — переодевается.
Едва на столбах афиши: «совместное выступление»… звезды первой величины — один протоирей — другой протоирей, а приглашенные шрифтом помельче, — дьякон сейчас — пиджачишко, полу-галифе, самоделку с ушами и по черному… И в указанной зале собранья со всеми вотрется.
Однако Марфа Степановна способ нашла, как особу духовного звания и в перелицовке признать. Гриб подосиновик, хотя в какой гущине, а изо всех краснеет, так и церковники из живцов. Кто к длиннополой одеже привык, как обкарнается, сейчас наровит колени ладошками прикрывать; то ли ему поддувает с непривычки, то ли конфузно ему, — не иначе раздетый.
Вот по этой ручной замашке и ловили прихожанки переодетых церковников: без обману. А поймают — раскалятся. Они и сзади подберутся гвоздить и вдогонку ему шепотком: живец, балтист, подосиновик…