— Вот именно. Может быть, это только кажется, что толчемся на месте, а в самом-то деле восходим куда-то по спирали.
На улице он говорил так же громко и бесцеремонно, как в комнате, и разглядывал встречных людей в упор, точно заплутавшийся, который ищет: кого спросить, куда ему итти?
Нельзя было понять, почему Спивак всегда подчеркивает Инокова, почему мать и Варавка явно симпатизируют ему, а Лидия часами беседует с ним в саду и дружелюбно улыбается? Вот и сейчас улыбается, стоя у окна пред Иноковым, присевшим на подоконник с папиросой в руке.
— Да, с нею необходимо объясниться…
Он сделал это на следующий день; тотчас же после завтрака пошел к ней наверх и застал ее одетой к выходу в пальто, шляпке, с зонтиком в руках; мелкий дождь лизал стекла окон.
— Куда это ты?
— В канцелярию губернатора, за паспортом.
Она улыбнулась.
— Как ты смешно удивился. Ведь я тебе сказала, что Алина зовет меня в Париж, и отец отпустил…
— Это неправда! — гневно возразил Клим, чувствуя, что у него дрожат ноги. — Ты ни слова не говорила мне… впервые слышу! Что ты делаешь? — возмущенно спросил он.
Лидия присела на стул, бросив зонт на диван; ее смуглое, очень истощенное лицо растерянно улыбалось, в глазах ее Клим видел искреннее изумление.
— Как это странно! — тихо заговорила она, глядя в лицо его и мигая. — Я была уверена, что сказала тебе… что читала письмо Алины… Ты не забыл?..
Клим отрицательно покачал головой, а она встала и, шагая по комнате, сказала:
— Видишь ли, как это случилось, — я всегда так много с тобой говорю и спорю, когда я одна, что, мне кажется, ты все знаешь… все понял.
— Я бы тоже поехал с тобой, — пробормотал Клим, не веря ей.
— А университет? Тебе уже пора ехать в Москву… Нет, как это странно вышло у меня! Говорю тебе, — я была уверена…
— Но когда же мы обвенчаемся? — спросил Клим сердито и не глядя на нее.
— Что-о? — спросила она, остановясь. — Разве ты… разве мы должны? — услыхал он ее тревожный шопот.
Она стояла пред ним, широко открыв глаза, у нее дрожали губы и лицо было красное.
— Почему венчаться? Ведь я не беременна…
Это прозвучало так обиженно, как будто было сказано не ею. Она ушла, оставив его в пустой, не прибранной комнате, в тишине, почти не нарушаемой робким шорохом дождя. Внезапное решение Лидии уехать, а особенно ее испуг в ответ на вопрос о женитьбе так обескуражили Клима, что он даже не сразу обиделся. И лишь посидев минуту, две в состоянии подавленности, сорвал очки с носа и, до боли крепко пощипывая усы, начал шагать по комнате, возмущенно соображая:
— Разрыв?
Он тотчас же напомнил себе, что ведь и сам думал о возможности разрыва этой связи.
— Да, думал! Но — только в минуты, когда она истязала меня нелепыми вопросами. Думал, но не хотел, я не хочу терять ее.
Остановясь перед зеркалом, он воскликнул:
— И уж если разрыв, так инициатива должна была исходить от меня, а не от нее.
Он оглянулся, ему показалось, что он сказал эти слова вслух очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно. В зеркале он видел лицо свое бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал в свою комнату и лег, сжимая виски ладонями, закусив губы.
Через полчаса он убедил себя, что его особенно оскорбляет то, что он не мог заставить Лидию рыдать от восторга, благодарно целовать руки его, изумленно шептать нежные слова, как это делала Нехаева. Ни одного раза, ни на минуту не дала ему Лидия насладиться гордостью мужчины, который дает женщине счастье. Ему было бы легче порвать связь с нею, если бы он испытал это наслаждение.
— Ни одной искренней ласки не дала она мне, — думал Клим, с негодованием вспоминая, что ласки Лидии служили для нее только материалом для исследования их.
— Нитчше прав: к женщине надо подходить с плетью в руке. Следовало бы прибавить: с конфектой в другой.
Постепенно успокаиваясь, он подумал, что связь с нею, уже и теперь тревожная, в дальнейшем стала бы невыносимой, ненавистной. Вероятно, Лидия, в нелепых поисках чего-то, якобы скрытого за физиологией пола, стала бы изменять ему.
— Макаров говорил, что Дон-Жуан — не романтик, а искатель неведомых, неиспытанных ощущений, и что такой же страстью к поискам неиспытанного, вероятно, болеют многие женщины, например — Жорж Занд, — размышлял Самгин. — Макаров, впрочем, не называл эту страсть болезнью, а Туробоев назвал ее «духовным вампиризмом». Макаров говорил, что женщина полусознательно стремится раскрыть мужчину до последней черты, чтоб понять источник его власти над нею, понять, чем он победил ее в древности.
Клим Самгин крепко закрыл глаза и обругал Макарова:
— Идиот. Что может быть глупее романтика, изучающего гинекологию? Насколько проще и естественнее Кутузов, который так легко и быстро отнял у Дмитрия Марину, Иноков, отказавшийся от Сомовой, как только он увидал, что ему скучно с ней.
Мысли Самгина принимали все более воинственный характер. Он усиленно заботился обострить их, потому что за мыслями у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное для него. Но об этом он не хотел думать и как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает себя виновной в разрыве и попросит прощения…
Лидия писала письмо, сидя за столом в своей маленькой комнате. Она молча взглянула на Клима через плечо и вопросительно подняла очень густые, но легкие брови.
— Нам следует поговорить, — сказал Клим, садясь к столу.
Положив перо, она подняла руки над головой, потянулась и спросила:
— О чем?
— Необходимо, — сказал Клим, стараясь смотреть в лицо ее строгим взглядом.
Сегодня она была особенно похожа на цыганку: обильные, курчавые волосы, которые она никогда не могла причесать гладко, суховатое, смуглое лицо с горячим взглядом темных глаз и длинными ресницами, загнутыми вверх, тонкий нос и гибкая фигура в юбке цвета бордо, узкие плечи, окутанные оранжевой шалью с голубыми цветами.
Раньше чем Самгин успел найти достаточно веские слова для начала своей речи, Лидия начала тихо и серьезно:
— Мы говорили так много…
— Позволь! Нельзя обращаться с человеком так, как ты со мной, — внушительно заговорил Самгин. — Что значит это неожиданное решение — в Париж?
Но она, не слушая его, продолжала таким тоном, как будто ей было тридцать лет:
— Кроме того, я беседовала с тобою, когда, уходя от тебя, оставалась одна. Я — честно говорила и за тебя… честнее, чем ты сам мог бы сказать. Да, поверь мне! Ты ведь не очень… храбр. Поэтому ты и сказал, что «любить надо молча». А я хочу говорить, кричать, хочу понять. Ты советовал мне читать «Учебник акушерства»…
— Не будь злопамятна, — сказал Самгин.
Лидия усмехнулась, спрашивая:
— Разве ты со зла советовал мне читать «Гигиену брака»? Но я не читала эту книгу, в ней ведь наверное не объяснено, почему именно я нужна тебе для твоей любви? Это — глупый вопрос? У меня есть другие глупее этого. Вероятно, ты прав: я дегенератка, декадентка и не гожусь для здорового, уравновешенного человека. Мне казалось, что я найду в тебе человека, который поможет… впрочем, я не знаю, чего ждала от тебя.
Она встала, выпрямилась, глядя в окно, на облака цвета грязного льда, а Самгин сердито сказал:
— Ведь и я тоже… думал, что ты будешь хорошим другом мне…
Задумчиво глядя на него, она продолжала тише:
— Ты посмотри, как все это быстро… точно стружка вспыхнула… — и — нет!
Смуглое лицо ее потемнело, она отвела взгляд от лица Клима и встала, выпрямилась.
Самгин тоже встал, ожидая слов, обидных для него.
— Не радостно жить, ничего не понимая, в каком-то тумане, где изредка, на минуту вспыхивает жгучий огонек.
— Ты очень мало знаешь, — сказал он, вздохнув, постукивая пальцами по колену. Нет, Лидия не позволяла обидеться на нее, сказать ей какие-то резкие слова.
— А что нужно знать? — спросила она.
— Надобно учиться.
— Да? Всю жизнь чувствовать себя школьницей?
Усмехнулась, глядя в окно, в пестрое небо.
— Мне кажется, что все, что я уже знаю — не нужно знать. Но все-таки я попробую учиться, — слышал он задумчивые слова. — Не в Москве, суетливой, а, может быть, в Петербурге. А в Париж нужно ехать, потому что там Алина, и ей — плохо. Ты ведь знаешь, что я люблю ее…
— За что? — хотел спросить Самгин, но вошла горничная и попросила Лидию сойти вниз, к Варавке.
С лестницы сошли рядом и молча. Клим постоял в прихожей, глядя, как по стене вытянулись на вешалке различные пальто, было в них нечто, напоминающее толпу нищих на церковной паперти, безголовых нищих.
— Нет, все это не так, не договорено, — решил он и, придя в свою комнату, сел писать письмо Лидии. Писал долго, но, прочитав исписанные листки, нашел, что его послание сочинили двое людей, одинаково не похожие на него: один неудачно и грубо вышучивал Лидию, другой жалобно и неумело оправдывал в чем-то себя.
— Но я же ни в чем не виноват пред нею, — возмутился он, изорвал письмо и тотчас решил, что уедет в Нижний-Новгород, на Всероссийскую выставку. Неожиданно уедет, как это делает Лидия, и уедет прежде, чем она соберется за границу. Это заставит ее понять, что он не огорчен разрывом. А, может быть, она поймет, что ему тяжело, изменит свое решение и поедет с ним?