— Николай Иванович, — вскричал я восторженно, нимало не смущаясь его вполне хладнокровным отношением ко мне, — Николай Иванович, я написал чудный, чудный рассказ: никакого пессимизма, никакой есенинщины, одна вопиющая бодрость, бодрость и бодрость. Никакой блинной идеологии, никакого свинства, энтузиазм, Интернационал, полное использование прежнего культурного наследства, ей-богу. Относительно формы, стиля, языка, конечно, не мое дело судить, но… — тут я застенчиво потупил глаза и поковырял ногтем краску на столе, — но могу заверить: выразительно, красочно, сам плакал и смеялся, когда перечитывал.
Николай Иванович бегло просмотрел мой рассказ, поморщился, сказал в нос:
— Не подойдет: однообразная идеологическая пища.
Я был несколько обескуражен, но бодрости и твердости духа не потерял и поспешил в ВАПП.
— Товарищи! — говорил я там, — мною написан чудный, чудный рассказ: производственная тема, классовый подход, никаких упадочных настроений, вольное обращение с грамматикой, синтаксическое своеобразие, эмоциональное заражение даже на расстоянии, свежесть зарисовок, живые люди, примите и напечатайте.
— Не напечатаем, — ответили ВАПП'ы хором, коллективно просмотрев мое произведение. — Во-первых, это — плагиат. Вы списали у нас рассказ и выдаете за свое, оригинальное произведение. Во-вторых, оставьте ваши штучки, подвохи и подходы: они нам даже очень хорошо известны. Обанкротившись, вы решили примазаться к нам. Таких чубаровцев и разложившихся мы гоним в шею. Идите к своим Горьким, Бабелям, Ивановым, Леоновым и разлагайтесь с ними до конца. В третьих, нам негде помещать, так как «Октябрь» из-за отсутствия подписчиков и читателей думают закрыть. В четвертых, мы организуем федерацию советских писателей и не знаем, как на ваше произведение посмотрит Абрам Маркович Эфрос. Словом, проваливайте, пока ноги целы. В ближайшем номере «На литературном посту» мы разоблачим вас совершенно, окончательно и безусловно.
Потрясенный отказом, я отправил рассказ в редакцию «Звезды».
— «Звезда» приютит мой вполне роскошный рассказ, — уверял я себя. — В «Звезде» подвизался вождь пролетарских писателей Майский, «Звезда» колыбель новой цивилизации.
Спустя две недели я получил обратно рукопись и письмо от редакции:
— Что вы, очумели, что ли, — писала мне почтенная редакция, — или с луны свалились, или белены объелись, или проспали двести лет, или притворяетесь, или не читаете нашего журнала? Очухайтесь, товарищ! Да ведь мы давным давно уже установили ставку на Федина, на Каверина, на Ольгу Форш, на Тынянова и на Правдухина, не говоря уже о Сейфуллиной. И вот тираж журнала теперь повышается, вы же своими рассказами хотите вновь снизить его. А где режим экономии, а где самоокупаемость, а где органический подход к человеку, а где общечеловеческая точка зрения в вопросах искусства, а где наши критические разъяснения и изумительные статьи тов. Зонина?!. Опомнитесь, дорогой! Не валяйте дурака, и да будет вам довольно стыдно. Мы вам не Лелевичи, не Родовы, не Безыменские и не Вардины. И вообще просим не затруднять ни себя, ни нас. С попутнически-коммунистическим приветом — редакция.
Тут уж я впал в мелко-буржуазную расхлябанность и побежал к тов. Микешину, к моей последней надежде. Это посещение было и самым трагическим: вовек его не забуду.
Я застал тов. Микешина в его рабочем кабинете.
— Тов. Микешин, — говорил я торопливо и захлебываясь, — я написал про вас чудный, чудный рассказ: освещение, идеология, положительный тип, смычка, Интернационал. И нигде не печатают. Прошу, умоляю — подарите мне пятнадцать-двадцать минут, вы не пожалеете, ей-богу.
Тов. Микешин завозился на стуле, угрюмо посмотрел на меня, промолвил:
— Я, собственно говоря, занят, но… читайте.
Я читал, я читал вдохновенно, упиваясь оборотами своей речи и живой изобразительностью картин и лиц. Я, вероятно, напоминал глухаря, когда он токует.
— Вон! — вдруг загремел исступленно тов. Микешин, вставая и стукнув увесистым кулаком по столу. — Вон отсюда, чтобы и духу твоего здесь не было! Ты что же это написал, ты кого это изобразил? Ложь, непотребство, сусальность, тульский пряник, полнейшая безответственность.
— А успехи? А достижения? — пролепетал я, спешно убирая рукопись со стола.
— Успехи, достижения, — возопил Микешин. — А ты знаешь, чего стоят эти успехи? Ты варился в нашем котле, ты работал в этом проклятом Тромбоне, чтоб его черти разорвали? Ты знаешь, какие препятствия приходится преодолевать? Ты рассказал о них? Ха, героика! А ты понимаешь что-нибудь в этой героике наших дней, наших будней? Вон!
Он схватил меня за шиворот, потащил к дверям, поддал куда следует коленом, я загремел вниз по лестнице.
Докатившись до последней ступени, я встал, ощупал себя, отряхнулся, принял независимый, хотя чуть-чуть и обиженный, но вполне достойный вид и даже начал насвистывать нечто бравурное. Микешин, стоявший на верхней площадке и наблюдавший за мной сверху, недоуменно выпучил на меня глаза, с изумлением пробормотал:
— Это уж чорт те што. Ни стыда, ни совести.
Я задрал голову кверху, ответил весело:
— Никаких упадочных настроений! Один оптимизм! До свиданьица!
Сделав ему ручкой нечто в роде прощального приветствия, я, как ни в чем не бывало, вышел.
Раздался один оглушительный аплодисмент. Ехидная остренькая мордочка выглянула из дверей и тут же спряталась. Разглядеть мне ее не удалось, но она-то и аплодировала мне.
На улице встретил Бабеля. Просмотрев мой рассказ, он прищурил глаз, сказал:
— Воняйте, воняйте, дорогой мой, как старый сыр: со слезой и доброкачественно.
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ МАТЕРИАЛ
Письма
Н. А. Некрасова к Л. Н. Толстому
Из переписки Л. Н. Толстого с Н. А. Некрасовым до сих пор известно пятьдесят пять писем. Из них двадцать семь Л. Толстого и двадцать восемь — Н. А. Некрасова.
Из писем Л. Толстого до сих пор опубликовано двадцать четыре: семнадцать — Н. С. Ашукиным в книге «Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова и к Некрасову», М. Изд. К. Ф. Некрасова, 1916, одно — в кн. И. И. Панаева «Литературные воспоминания с приложением писем разных лиц», Спб. 1888, стр. 414–415, пять — в «Современник» 1913, N 8 и одно — там же 1913, N 1 (дополнено в «Голосе минувшего» 1916, N 5–6, стр. 50–51). Три не опубликованных (не отправленных) письма хранятся в архиве Л. Толстого, в Публичной библиотеке имени Ленина.
Из писем Н. А. Некрасова к Л. Н. Толстому до сих пор опубликовано лишь шесть: четыре — в «Литературных приложениях к Ниве» 1898, N 2, одно П. И. Бирюковым во II томе его биографии Толстого и одно в «Голосе минувшего» 1915, N 5, стр. 211–212. Нами печатаются остальные двадцать два письма Некрасова по подлинникам, хранящимся в Публичной библиотеке имени Ленина[1].
Письменные сношения Толстого с Некрасовым начались 3 июля 1852 г., когда проживавший в станице Старогладковской (Кизлярского округа, на левом берегу Терека) «фейерверкер 4-го класса батарейной N 4 батареи 20 артиллерийской бригады» Лев Толстой послал рукопись своего первого литературного опыта — «Детство» — редактору лучшего в то время журнала «Современник».
В завязавшейся переписке Толстой и Некрасов обменялись до апреля 1853 г. семью письмами: четыре со стороны Толстого (3 июля, 15 сентября, 27 ноября и 26 декабря 1852 г. — все напечатаны в указ. кн. «Архив села Карабихи») и три со стороны Некрасова (первые числа августа, 5 сентября и 30 октября 1852 — все напечатаны в «Литер. прил. к „Ниве“»).
Главной темой этих писем были посылавшиеся Толстым для напечатания в «Современнике» произведения «Детство» и «Набег».
1853 г. 6 апреля. Петербург.
6 Апрѣля 1853 Спб.
Милостивый Государь,
Лев Николаевич,
Вѣроятно, вы недовольны появленіемъ вашего разсказі въ печати. Признаюсь, я долго думалъ надъ измаранными его корректурами — и наконецъ рѣшился напечатать, сознавая то убѣжденіе, что, хотя он и много испорченъ, но в нем осталось еще много хорошаго. Это признают и другіе. Во всяком случаѣ это для вас мѣрка, в какой степени позволительны такія вещи, и впредь я буду поступать уже сообразно съ тѣмъ, что вы мнѣ скажете, перечитав вашъ разсказ в напечатанном видѣ.
При семъ прилагаются 75 р. сер. слѣдующія вамъ за этот разсказъ.
Пожалуйста не падайте духом отъ этих непріятностей, общих всѣмъ нашимъ даровитымъ литераторам. Не шутя ваш разсказ еще и теперь очень живъ и граціозен, а был он чрезвычайно хорошъ. Теперь некогда, но при случаѣ я вамъ напишу болѣе. Не забудьте Современника, который расчітывает на ваше сотрудничество.
Примите увѣреніе въ моемъ истинномъ почтеніи
В письме речь идет о рассказе «Набег», начатом Толстым в станице Старогладковской в ноябре и посланном Некрасову 26 декабря 1852 г. В сопроводительном письме Толстой, потерпевший от цензуры и, как он думал (может быть, неосновательно), от редактора, писал: «Милостивый государь! Посылаю небольшой рассказ; ежели вам будет угодно напечатать его на предложенных мне условиях, то будьте так добры исполните следующие мои просьбы: не выпускайте, не прибавляйте и, главное, не переменяйте в нем ничего. Ежели бы что-нибудь в нем так не понравилось вам, что вы не решитесь печатать без изменения, то лучше подождать печатать и объясниться. Ежели, против чаяния, Цензура вымарает в этом рассказе слишком много, то пожалуйста не печатайте его в изувеченном виде, а возвратите мне»[2].
1
Письма печатаются с сохранением орфографии подлинников. Некрасов часто не писал твердого знака в конце слов, отсюда пестрота текста в этом отношении.