— Что ж, по вашему, не брать ячменя?
Черные глазки засуетились шибче: нужно было не о страданиях интеллигенции говорить, а практические вопросы разрешить.
— Нет, брать, брать. Потому что иначе, пожалуй, и ничего не получишь. Как в прошлом году за несколько месяцев не заплатили.
Шесть пудов ячменя, да если вычесть полпуда ржи на кооператив, то пять с половиной, даже меньше. Вот на них и живи, да еще с теткой, — меланхолически рассуждает Азбукин, выходя из школы. После душной, прокуренной комнаты приятно было выйти на воздух, окунуться в сыроватую тьму, где всюду дышала возбуждающим дыханием весна. На улице еще тяжелее стало Азбукину. Поровнялся было с ним силуэт булочки. И таинственные весенние чары побудили шкраба заговорить с ней шутливо:
— Вы, кажется, жаждете войны?
— Ах, это вы, товарищ Азбукин, — рассмеялась булочка. — А я то испугалась. — Не видали ли куда ушла Оля Крытова?
Таким тоном были сказаны эти слова, что сразу порвали все весенние чары. Булочка быстро юркнула в темноту.
— Дурак я, дурак, старый дурак, — выругал себя Азбукин. — Чего захотел? В волосах уже седина не на шутку, в кармане только шесть пудов ячменя, на ногах теткины ботинки, на шее сама старая тетка, а туда же? Романы разводить! Не для нас они!
Азбукин поровнялся с домом, в котором до революции помещалась винная лавка, после революции — школа. При нэпе школа была сокращена и теперь национализированный дом с заколоченными комхозом ставнями, вероятно, обмозговывал, почему с ним за короткое время случились такие значительные метаморфозы. Мысль о винной лавке, когда то весело пьяно развалившейся в доме, навела Азбукина на мысль о том бесспорном источнике веселья, к которому прибегали все головотяпские граждане, без различия пола и сословий:
— Зайти, разве, к Марковне? Будить только… А, впрочем, таким делом занимается, — встанет.
Азбукин осторожно постучался в окно домика, где ютилась Марковна. Ответа не последовало. Слышалось лишь похрапывание, легко достигавшее улицы через окно с одной рамой. Азбукин постучался сильнее, и тогда окно распахнулось и из него высунулась фигура самой хозяйки.
— Марковна, это я — тихо проговорил Азбукин, — Извини, что поздно. Товар есть?
— Есть, — вялым голосом ответила Марковна. — Заходи.
Она засветила лампу и приоткрыла дверь. Азбукин вступил в дом. Здесь прежде всего ему бросился в нос запах тулупа, пота, а затем уж тот знакомый всем запах, которым пахнут небольшие помещения, кладовушки, где в течение нескольких часов кряду спят плотно поужинавшие люди.
— Лучше я уж в сенцах подожду, — сказал Азбукин.
Марковна не заставила ждать долго. Вскоре силуэт ее обозначился в сенцах. Она протянула Азбукину бутылочку и сказала:
— Вот беда-то, посуды мало. Это от лекарства бутылка-то. Возврати пожалуйста.
— Обязательно, обязательно возвращу. А сколько стоит?
— Сколько? Ну, что с тебя лишнее брать: десять лимонов.
— А на ячмень, Марковна…
— На ячмень? Ну, полпуда ячменя. Нужно бы больше, ну да, как служащему скидка. Чего со служащего-то драть?
— Спасибо, Марковна. Завтра притащу ячмень. А только тетке ни-ни.
— Ну, да это… — Марковна не договорила, зевнув. — А товарец забористый. Спирт, ей-богу спит.
— Ну, как, Марковна, дела? — мямлил из вежливости Азбукин.
— Дела, как сажа бела. За товар-то с самой дороже берут. Говорят — страшно. Милиция обыски делает. А сват Максим говорил, что скоро опять казенки заработают. В Москве то, говорят, водочные заводы во-всю работают.
— Тоже переподготовка, — съязвил Азбукин.
— Что ты говоришь?
— Нет, я так… Прощай.
Азбукин вышел.
Закрывая за ним дверь, Марковна еще раз широко и сладко зевнула и прошептала: — Ах, ты господи Иисусе Христе.
Очутившись на улице, Азбукин извлек из горлышка бутылки бумагу и, понюхав, невольно сплюнул. — Без закуски, — с отвращением подумал он: но потом одной рукой приставил горлышко ко рту, другой заткнул нос как это делал при приеме касторки, и — большими глотками спустил вниз, в себя, вызывавшую тошноту жидкость.