…………………………………………………………………………………………………………………
Митя глядел пред собою: и — видел: ряд классов сквозных: дальше — зал; за ним — двери в учительскую: отворилися.
Учителя пошли классами.
Батюшка в темно-коричневой рясе тихонечко плыл и помахивал бальником (книжкой зеленой, куда заносились отметки); громадный, хромающий Пышкин, мотаясь клоками седой бороды и власами, высказывал твердо свое убеждение толстою пяткой — притти в восьмой класс; показался худой латинист.
Веденяпин, весь скованный, стянутый, — мертвою позою несся на классы.
Нет, Митя не слышал урока; он думал про то, что над ним разразилось; он думал о случае с книгами:
Вот тоже — книги!
Четырнадцать дней, как отец перестал разговаривать: не догадался ли? Как же иначе?
Расходы же были: купи того, этого: новый учебник, блок-нот, карандашик; товарищи (все, поголовно!) имели карманные деньги; он — нет; не умел приставать и выпрашивать:
— Дай мне полтинник.
— Дай рублик.
Ворчание слышать ему надоело:
— Опять? Сколько ж новых учебников?
— Что? Источил карандашик?
Он стал к букинисту потаскивать книги и их продавать; а на деньги себе покупал он учебники, карандаши и блок-ноты: вот разве — страстишечка к одеколону цветочному в нем развивалась: он прыскался им, когда шел к фон-Мандро.
Фон-Мандро!
Митя вспомнил вчерашнее: сердце опять закидалось. Ужасно, томительно! Этот удар по руке угнетал; угнетала угрюмость отца; и страшила: нависшая казнь Веденяпина.
Ужас!
А Пышкин тащился к доске: куском мела отбацать; боялися; три гимназиста под партой строчили урок; губошлеп Подлецов по прозванию «хариус» (харя такая) своим исковырянным носом уныривал прямо под парту.
Состраивал рожу; и — видели: рот — полон завтраком.
………………………………………………………………………………………………………………….
Кончилось: хлынули.
Здесь, у мальчишек, седой старичок математик заканчивал:
— Если делимое, — он приподнялся на ципочки и посмотрел сверху вниз, — множим на пять; делителя ж, — он приседал и поблескивал, — множим на-пять…
И тыкался в грудь мальчугану:
— …то, что будет с частным?
— Оно — не изменится.
— Если же, — он зачесал подбородок, — делимое мы умножаем на десять… — бежал в угол: сплюнуть.
И, сплюнув, обратно бежал:
— …а делителя…
Митя прошел в пятый класс.
Веденяпин заканчивал здесь свой урок: он казался красавцем, обросшим щетиной.
Не то — павианом.
Но выскочил он и тушканчиком несся: в учительскую, чтобы оттуда янтарный мундштук, крепко втиснутый в рот, показать.
Опозорит и выгонит.
Все уж прошли в переполненный зал: перемена!
………………………………………………………………………………………………………….
Звонок: распахнулися классы: и торопью бросились, тычась тормашками; вся многоножка отшаркала громко в открытые классы; распалась — на классы; а в классах распалась — на членики; каждый уселся за парту — выкрикивать что-нибудь.
Преподаватели в классы текли.
Разуверенно шел изможденный француз — на кошачий концерт в первом классе; пошел латинист.
Веденяпин понесся на класс властной мордой, метя перепуги, как прах, пред собою; о, ужас! Он — ближе и ближе…
Руками дрожащими все животы окрестилися; Митенька выхапнул книгу, одернулся, вспыхнул:
«Что будет, то будет»
И…
Двадцать пять пар перепуганных глаз пожирали глазами скуластый и гривистый очерк лица двумя темными ямами щек прилетевший и бросивший выблеск стеклянных, очковых кругов.
Сел на ногу: расширились ноздри; втянулися губы: и — рот стал безгубым: полоска какая-то!
Воздухом ухнул:
— Ну-те-ка.
В Митю вперился.
«Сейчас, вот сейчас: начинается!..»
И показалось, что будет огромный прыжок — через столик и парту — из кресла; так хищник прыжком упадает на спину барана: барана задрать.
Но не прыгнул: сидел вопросительным знаком:
— А — ну-с?
Летел шопоток…
— Подлецов!
И, вцепившись в подкинутую коленку руками, прижался к коленке щетиною щек:
— Что?
— Не слышу?
Съел рот: и сидел с засопевшей ноздрею:
— Довольно-с! — влепилась огромная двойка.
На парту слетел Подлецов. Митя думал:
— А я-то? А — как? Почему обо мне ни единого слова?.. Он — вовсе не знает еще: он, конечно, — не знает: а то бы…
Но — екнуло:
Знает.
— Скажите-ка, Бэр!
Припадая к столу, Веденяпин схватил «Хрестоматию Льва Веденяпина»: и карандашным огрызком страницы разлистывал, делаясь то вопросительным, то восклицательным знаком.
И двадцать четыре руки закрестили свои животы; двадцать пятый живот, не окрещенный, жалко качался: исчезнуть под партою: меткая двойка сразила.
— Коробкин!
Вскочил:
— А скажите-ка!
Под подбородком минуты четыре подпрыгивал очень зловеще кадык: Веденяпин молчал; и потом, как лучи, проиграли морщинки на всосанных, мертвых щеках:
— Хорошо!
Совершилось: руки возложение в бальник — прекрасного бала:
«Не знает еще!»
Веденяпин же бросил ласкательный взгляд на объемистый том «Хрестоматии Льва Веденяпина»; и — на него облизнулся:
— Теперь — почитаем.
Вскочил, головою задергал; рукою с раскрытою книгой подбрасывал он.
Чем он брал?
Неизвестно. Но — знали, что каждого он проницает; казался ж рассеянным; в несправедливостях даже оказывал высшую он справедливость; и двойки, влепляемые карандашным огрызком, и крики, — сносили: все, все искупала пятерка, которую так он поставить умел, что ее получивший, краснея, как рак, задыхался от счастья.
А страх искупался пирами: введений в поэзию.
…………………………………………………………………………………………………….
Вдруг Веденяпин схватился за голову:
— Вот ведь… Коробкин, я книгу свою позабыл: часть четвертую хрестоматии…
Рылся рукою в кармане:
— Вот — ключик: сходите ко мне — в кабинет: отворите мой письменный стол; в среднем ящике — справа: лежит хрестоматия.
Митя — за классами: перебежал баллюстраду: и — белую дверь отворил: в кабинет Веденяпина; стол, полки, бюсты, ключом завозился; а ключ — не входил: он — и эдак, и так: не входил.
Что тут делать?
Стоял, не решаясь вернуться.
Вдруг — сап за спиною. И — сердце упало: стоял Веденяпин за ним: и помалкивал; под бородою запрыгал кадык.
Все он знает.
Молчание. После молчания — голос:
— А ну-ка, Коробкин!
На Митины плечи упала рука:
— Что теперь полагаете вы о поступке своем? — Вы обдумали?
Так, как сразбегу бросаются в пропасть, так бросился Митя рассказывать: все, даже то, что Лизаше не мог рассказать, — рассказал: из отчаянья слово явилось.
В ответ раздавалось:
— Э… э… а… а… о… о…
Сидел Веденяпин; и — слушал: и — пыхи ноздрями пускал: вырвал волос серебряный; к глазу поднес; сняв очки, стал рассматривать волос.
Понюхал: — и бросил:
— А случай — меж нами… э… э… а… останется.
Стал говорить он о правде: да, правила мудрости высеклись в страхах; испуг — сотрясал: разрывалась душа: и прощепами свет вырывался; и так поступал Веденяпин. Сочувственной думой своей припадал к груди каждого, всех проницая и зная насквозь: он ночами бессонными сопережил горе Мити еще до рожденья сознания в Мите; давно караулил его, чтоб напасть и встрясти: разбудить; так Зевесов орел нападает: схватить Ганимеда! Напал: с ним схватился; и правило правды разбил, как яйцо, он — сразмаху, рисуя своим карандашным огрызком из воздуха: вензель добра.
И глаза вылуплялись у Мити, казалось: он шел за зарею по полю пустому; и чувствовал ясно лучей легкоперстных касанье: звучали ему бессловесные песни: и голос — исконно знакомый.
А классам объявлено было: урок — отменяется.