— Ослеп? Ходите, дьяволы…
Толчок и окрик не спугнул, не спутал бойкий ход мысли Самгина.
— Маракуев наверное подружится с курчавым рабочим. Как это глупо мечтать о революции в стране, люди которой тысячами давят друг друга в борьбе за обладание узелком дешевеньких конфект и пряников. Самоубийцы.
Это слово вполне удовлетворительно объясняло Самгину катастрофу, о которой не хотелось думать.
— Раздавили и — любуются фальшфейерами, лживыми огнями. Макаров — прав: люди, это икра. Почему не я сказал это, а — он?.. И Диомидов прав, хотя глуп: людям следует разъединиться, так они виднее и понятней друг другу. И каждый должен иметь место для единоборства. Один на один люди удобнопобеждаемее…
Самгину понравилось слово, он вполголоса повторил его:
— Удобнопобеждаемее… да!
В памяти на секунду возникла неприятная картина: кухня, пьяный рыбак посреди нее на коленях, на полу во все стороны слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.
— Раки, это — Лютовы, дьякона и вообще люди ненормальные… Туробоевы, Иноковы. Их, конечно, ждет участь подпольного человека Якова Платоновича. Они и должны погибнуть… как же иначе?
Самгин почувствовал, что люди этого типа сегодня особенно враждебны ему. С ними надобно покончить. Каждый из них требует особой оценки, каждый носит в себе что-то нелепое, неясное. Точно суковатые поленья, они не дкладывались так плотно друг ко другу, как это необходимо для того, чтоб встать выше их. Да, надобно нанизать их на одну какую-то очень прочную нить. Это так же необходимо, как знать ходы каждой фигуры в шахматной игре. С этой точки мысли Самгина скользили в «кутузовщину». Он пошел быстрее, вспомнив, что не в первый раз думает об этом, даже всегда только об этом и думает.
— Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в жизни… — сердито соображал Самгин, чувствуя себя обновленным, независимым.
С этим чувством независимости и устойчивости на другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью. Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась пуховой, пензенской шалью, обняв себя за плечи. Ее темные глаза смотрели с недоумением, с испугом. Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там вверх грудью лежал Диомидов, высоко подняв брови, глядя в потолок. Здоровая рука его закинута под голову, и пальцы судорожно перебирают венец золотистых волос. Он молчал, а рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало. На нем широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает грудь. В его теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла вспоминать о жабрах.
Появлялась Варвара, непричесанная, в ночных туфлях, в измятой блузе; мрачно сверкая глазами, она минуту, две слушала рассказ Клима, исчезала и являлась снова.
— Я не знаю, что делать? — сказала она. — У меня нехватит денег на похороны…
Диомидов приподнял голову, спросил со свистом:
— Разве я умираю?
И закричал, махая рукой:
— Я не умираю! Уйдите… уйдите все!
Варвара и Клим ушли, Лидия осталась, пытаясь успокоить больного, из столовой были слышны его крики:
— Отвезите меня в больницу…
— Не верю я, что он сошел с ума, — громко сказала Варвара. — Не люблю его и не верю…
Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.
— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю ночь бредил: не давите меня! Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи — что же это?
— Навязчивая идея, — сказал Клим.
Девушка снова взглянула на него, не понимая, затем сказала:
— Я — не о том. Не о нем. Впрочем, не знаю, о чем я.
— Он и раньше был ненормален, — настойчиво заметил Самгин.
— Что тут нормально? Что, вот, люди давят друг друга, а потом играют на гармонике? Рядом с нами до утра играли на гармонике.
Вошел Макаров, обвешанный пакетами, исподлобья посмотрел на Лидию:
— Вы — спали?
Не взглянув на него, не ответив, она продолжала пониженным голосом:
— Нормально, это — когда спокойно, да? Но ведь жизнь становится все беспокойнее…