– Он понял требования, предъявляемые нашей работой, – заметил Конгдон, находясь под впечатлением услышанного.
– О да! И очень, – согласился Уинтроп. – Потому что, видите ли, он достиг вершины. Пути назад уже не было. Его никогда не признали бы за столом переговоров. В строгих дипломатических отношениях его место было четко определено. Молодой человек, которого я привел в Госдепартамент, стал убийцей. И оправдания здесь ни к чему. Он стал профессиональным убийцей.
Конгдон переместился в кресле:
– Многие сказали бы, что он стал солдатом на полях сражений, на напряженнейшем театре военных действий, опаснейшем… нескончаемом. Он был обязан выживать, мистер Уинтроп.
– Да, он был вынужден, и он делал это, – подхватил старик. – Он нашел в себе силы приспособиться к требованиям и правилам. А я не смог. И, когда погибла его жена, я понял, что не принадлежу к этой когорте. Я понял, что наделал, взяв к себе талантливого молодого студента ради определенных целей. И эти цели были искажены. Так же как и изначальная концепция ОКО оказалась извращена под влиянием обстоятельств. Мы уже говорили об этом. Я был поставлен перед фактом своих ограниченных возможностей и не мог больше продолжать…
– Но вы просили держать вас в курсе деятельности Скофилда. Это тоже есть в его досье. Могу я спросить почему?
Уинтроп наморщил лоб. Он словно спрашивал сейчас сам себя.
– Не знаю. Законный интерес, даже любопытство, я полагаю. А может, и страсть. Возможно, что в наказание себе. Такое тоже не исключено. Иногда рапорты о нем лежали в моем сейфе по нескольку дней, прежде чем я прочитывал их. И, разумеется, после Праги я уже не хотел, чтобы они приходили. Я уверен, что и это есть в досье.
– Да, верно. Говоря о Праге, вы имеете в виду тот инцидент с курьером, я полагаю…
– Да, – спокойно сказал Уинтроп. – «Инцидент» – такое нейтральное слово, не правда ли? Оно очень подходит к Скофилду, это слово из досье. Профессиональное убийство, продиктованное необходимостью выжить – как выживают солдаты, превратившиеся в холодных расчетливых убийц… единственно ради мести. Метаморфоза полнейшая.
Новый директор опять переменил позу в кресле, неудобно скрестив ноги.
– Было установлено, что курьер, убитый в Праге, являлся братом одного из агентов КГБ, санкционировавшего убийство супруги Скофилда.
– Он был братом. Не человеком, который отдал приказ, а его братом. Это был совсем мальчик, не более чем мелкий посыльный, связной.
– Он мог бы впоследствии стать кое-кем еще.
– Но тогда как далеко это зайдет, мистер Конгдон?
– Я не могу ответить на ваш вопрос, мистер Уинтроп. Но, как я понимаю, Скофилд знал, что делал. Я бы так не поступил.
– Не поступили бы, не чувствуя своей правоты, – проговорил стареющий политик. – И я не уверен, что сделал бы то же самое. Так же, как я не убежден, что молодой человек из Кембриджа двадцать два года назад поступил бы так. Ну, я подхожу к сути, волнующей вас, как теперь выражаются?
– Это мучительно, сэр. Но в свою защиту – и в защиту нынешнего Скофилда – скажу: мир, в котором мы живем, не нами создан. Я полагаю, справедливости ради об этом стоит напомнить.
– Мучительно, мистер Конгдон. Но именно вы сохраняете мир таким, как он есть. – Уинтроп подъехал к письменному столу и дотянулся до ящика с сигарами. Он предложил директору закурить, но тот покачал головой. – Я тоже не люблю их, то есть русских, но со времен Кеннеди требуется сохранять «нашего человека в Гаване». Вы не одобряете этого?
– Нет. Насколько я помню, как раз наш человек в Канаде был одним из наиболее аккуратных поставщиков информации о Кубе, наиболее точным…
– Вы давно вращаетесь в этих сферах?
– Я пришел в ЦРУ, когда он был сенатором… Вам известно, что Скофилд с недавнего времени постоянно пьет?
– Я ничего не знаю о «нынешнем», как вы выразились, Скофилде. – Уинтроп улыбнулся. – Следует игнорировать внешние проявления. Скофилд всегда был нетерпим к дуракам.
– Я бы сказал, что его нетерпимость затрагивает основы нашей политики, личная неприязнь здесь ни при чем.
– К сожалению, суть политики зависит от людей. Они ее формируют. Но, возможно, это не относится к теме… к данной теме. Но почему все-таки вы пришли именно ко мне? Я вижу, вы уже приняли решение. Что же я могу добавить?
– Мне необходимо ваше мнение. Как Скофилд воспримет это и можно ли доверять ему? За годы службы он узнал многое, получил доступ к секретной информации, касающейся наших связей, контактов, операций, тактики. Он осведомлен, как никто в Европе.
Внезапно взгляд Уинтропа стал холоден.
– И какова же альтернатива, мистер Конгдон? – ледяным тоном осведомился он.
Новый директор залился краской. Он уловил в голосе Уинтропа сочувствие к Скофилду.
– Надзор, контроль, наблюдение, перлюстрация корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров. Я не хочу ничего от вас скрывать…
– Так вы искренни? – Уинтроп в упор смотрел на человека, сидевшего перед ним. – Или вы хотите, чтобы я сказал, а может, спросил нечто, что вы затем сможете использовать?
– Я не знаю, что вы имеете в виду.
– Я думаю, знаете. Я слышал, как это делается. Случайно слышал. И это пугает меня. Произносится всего лишь одна фраза: такой-то больше нежелателен. Произносится так, чтобы она дошла до Праги, Берлина, Марселя, то есть туда, куда нужно. Говорят не прямо, а, к примеру, так: «Он кончился, но все еще не угомонился… пьет много», что-нибудь в этом роде, то есть: этот человек может выдать связи, имена, и вся сеть будет раскрыта. Сказанное распространяется, и к нему добавляют: «Ваши жизни под угрозой». И кто-то один, а может, двое или трое отправляются из Праги, или Берлина, или Марселя с заданием. Они сходятся в одной точке – Вашингтоне – с единственной целью: заставить молчать «человека, который кончился». Сделать так, чтобы он замолчал… Наступает облегчение, и сообщество американских сотрудников спецслужб получает возможность дышать свободно – ведь они ни при чем, они остались в стороне… Да, мистер Конгдон, это страшно…
Директор отдела консульских операций неподвижно сидел в кресле.
– Насколько я знаю, подобные способы решения проблемы существуют больше теоретически, – сказал он ровным голосом. – И опять-таки, я буду с вами откровенен: за пятнадцать лет работы я слышал всего лишь дважды, что были применены эти методы. И в обоих случаях на эти меры пошли ради спасения агентурной сети: оба агента перешли на сторону Советов и действительно выдавали имена и явки.
– И в случае со Скофилдом это будет сделано «ради спасения», как вы выразились?
– Если вы хотите знать, считаю ли я, что он продался Советам, то, разумеется, нет. Это последнее, что ему остается. И я правда пришел сюда лишь затем, чтобы узнать, как он отреагирует на мое сообщение о его отставке.
Уинтроп на миг испытал облегчение. Затем вновь нахмурился.
– Я не знаю. Ибо я не знаю теперешнего Скофилда. Он крутой человек… А есть ли какая-нибудь полумера?
– Если бы мне пришло в голову что-нибудь удовлетворяющее нас обоих, я бы остановился на ином решении.
– Я бы на вашем месте нашел какой-то выход.
– Он не может быть основан на сомнениях по поводу Скофилда, – твердо заключил Конгдон. – Я убежден в этом.
– В таком случае, могу я предложить свой вариант?
– Пожалуйста.
– Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами – он поймет.
– Вы уверены?
– Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.