Этот посланник Талейникова мог бы жить: Скофилд раздумал его ликвидировать, и вообще многие его планы теперь казались ему бессмысленными; его убеждения были уже не такими твердыми. Пришедший сам накликал беду. Во время разговора со Скофилдом в гостинице на Небраска-авеню он вдруг запаниковал и, выхватив спрятанное в стуле лезвие, бросился на Брэя. Брэй не растерялся и убил его, то есть совершил непреднамеренное убийство.
Ничто особенно не менялось. Талейников уже использовал этого офицера КГБ в качестве связного. На сей раз кагэбэшник был убежден, что Беовулф Агата собирается перейти на сторону противника, а русскому, который сумеет сдать его, повесят на грудь латунную медаль и выдадут все причитающиеся чаевые.
– Тебя провели, – сказал ему Брэй, читая послание своего контрагента.
– Не может этого быть! – закричал посланник. – Это Талейников!
– Несомненно. Он выбирает на роль связного человека с Унтер-ден-Линден, то есть того, чье лицо – и он это знает – я никогда не забуду. Расчет был прост: я теряю самообладание и убираю тебя. Это в Вашингтоне-то! Я засвечен и уязвим… Вот тебя и послали.
– Вы ошибаетесь! Это прямой контакт!
– Такой же «прямой» был и в Восточном Берлине, сукин ты сын!
– Что вы собираетесь делать?
– Заработать себе выходное пособие. Я сдам тебя.
– Нет!
– Да!
Посыльный бросился на Скофилда…
Через три дня после убийства Скофилд отправил упаковочку в посольство и шифровку в Севастополь. Но никто так и не явился в номер напротив, и это было необычно. Апартаменты, которые занимал связной Талейникова, были заказаны и оплачены швейцарской маклерской фирмой в Берне и предназначались якобы для ее служащих. Все в порядке вещей, с точки зрения иностранных дельцов, и одновременно – прозрачное прикрытие для засланного советского агента.
Брэй продолжал размышлять. Его шифровка в Севастополь и труп связного должны были спровоцировать вылазку русских. Кто-то должен был выйти на проверку и появиться в комнатах напротив. Но никто почему-то не пришел. И это делало бессмысленными предположения Брэя.
Тем не менее кое-что в шифровке Талейникова было правдой. Он в самом деле действовал в одиночку. И если это именно так, то тут могло быть только одно объяснение: русского вывели из игры, и, перед тем как уйти на заслуженный отдых в тихую гавань, он решил расплатиться по счетам. Он собирался сделать это еще после Праги, когда поклялся в шифровке на имя Скофилда:
«Ты – мой, Беовулф Агата! Где-нибудь, когда-нибудь… я увижу твой последний вздох».
Брата за жену. А теперь мужа за брата. Это месть, порожденная ненавистью, а ненависть никогда не иссякает. И до тех пор, пока не придет конец кому-то из них, не будет им обоим покоя на земле. Эту истину лучше знать заранее и помнить сейчас, чем неожиданно для себя где-нибудь в толпе на шумной улице или на пустынном пляже получить нож в бок или пулю в затылок из зарослей травы в дюнах.
Смерть связного была случайностью. Смерть Талейникова будет иной. Не обретут они покоя, пока не встретятся, а когда встретятся, придет смерть – он убьет Талейникова любым способом. Оставалось продумать, как вытащить русского на поверхность. Первый шаг уже сделан, русский – сталкер, роли распределены.
Стратегия тут сработает классическая: сталкеру дается след, он идет по следу, и в самый неожиданный момент след обрывается. Сталкер в замешательстве и засвечен. Ловушка захлопывается.
Как и Брэй, Талейников мог пробраться, куда бы ни пожелал, не нуждаясь в официальном разрешении. За годы работы оба научились приобретать нужные бумаги и фальшивые документы. Сотни людей повсюду готовы были оказать им любые услуги и обеспечить надежное прикрытие для перемещений или помочь достать какое угодно оружие и в каком угодно количестве. Для беспрепятственных передвижений требовались лишь два условия: документы и деньги. Ни Брэй, ни Талейников не испытывали недостатка ни в том, ни в другом. Оба профессионалы с соответствующими документами, что было важнее денег. И тем не менее у каждого были отложены определенные суммы в надежных местах, устойчивых банках. Бюрократические проволочки, задержки выплат им не грозили. Для того и делались сбережения и депозиты, чтобы не ощущалось затруднений с деньгами. Целью никогда не была нажива или обогащение. Только стремление выжить. Любой сотрудник внешней разведки очень скоро убеждался в необходимости экономической и материальной поддержки на случай провала.
У Брэя были текущие счета в Париже, Мюнхене, Лондоне, Женеве, Лиссабоне. Он избегал Рима и прокоммунистических стран: открыть счет в Италии было безумием, в соцстранах – все равно что сгноить деньги.
Скофилд редко вспоминал о деньгах, выделенных ему на расходы. В глубине сознания у него мелькала мысль, что в один прекрасный день он вернет эти деньги, отошлет назад. И если бы лживый Конгдон, искушая собственную судьбу, не устроил ему такое непростое увольнение, Брэй, возможно, пошел бы к нему в кабинет на следующее утро и вручил все чековые книжки.
А теперь нет. Помощник госсекретаря своими действиями лишил себя такой возможности. Не стоило давать сотни тысяч долларов тому, кто пытался – правда робко – дирижировать устранением человека, стремясь при этом остаться в тени.
Это была точка зрения настоящего профессионала. Скофилд вспомнил, что подобное понимание вещей господствовало в прошлом и насаждалось Матарезе. Но они были убийцами по найму, и не было им равных со времен Хасана ас-Сабаха. И уже не будет таких, как они, а такие, как Дэниэл Конгдон, – просто ублюдки в сравнении с Матарезе.
Конгдон… Скофилд рассмеялся и полез в карман за сигаретами. Новый директор отдела консульских операций не дурак, и только глупец может недооценить этого человека. Но склад мышления у него типичный для вашингтонских чиновников высшего звена и в подавляющем большинстве присущ руководству службы слежения. Конгдон не понимал, что делает с человеком работа во внешней разведке. Он мог изрекать сентенции, ловко манипулировал психологическими категориями, рассказывал о депрессии и болезненном самолюбии, но не способен был понять простую схему действия и противодействия. Мало кто умел это или хотел бы уметь, ибо знание такого рода позволяло игнорировать субординацию, презреть иерархию и обходиться без служебных формальностей. Все очень просто: необычное поведение и поступки становились нормой для человека, заброшенного в другую страну, и не следовало придавать им большое значение. Агент внешней разведки сознавал, что он преступник и нарушитель, еще до того, как совершал что-либо незаконное или преступное. Именно поэтому, прежде чем начать действовать, он принимал все меры, чтобы обезопасить себя на случай провала. Это умение заранее обеспечивать защиту становилось второй натурой.
Как раз это Брэй и осуществил. Когда посланец Талейникова поселился на Небраска-авеню в комнатах напротив, Скофилд сделал несколько необходимых звонков. Первый – сестре в Миннеаполис: он-де вылетает на Запад через пару часов и заглянет к ней через денек-другой. Второй звонок предназначался приятелю из Мэриленда, моряку дальнего плавания, чья квартира была полна походных трофеев и увешана сувенирами заморских земель. Брэй поинтересовался у этого путешественника, где бы остановиться на правах короткого знакомства, нет ли чего на Карибах, какого-нибудь тихого уединенного местечка. У моряка оказался знакомый на Шарлотте-Амалии – владелец отеля, который всегда держал две-три комнаты как раз для таких случаев. И приятель из Мэриленда пообещал Брэю позвонить своему знакомому и устроить это дело.
Таким образом, судя по его намерениям и поступкам, Скофилд где-то числа шестнадцатого должен был покинуть Вашингтон и отправиться в путешествие: или на Средний Запад, или на Карибы. И тот и другой пункты назначения отстояли от столицы на пятнадцать сотен миль, а сам он остался в столице, никем не сопровождаемый, не отслеженный и вне наблюдения. И с того самого момента не покидал номера в отеле на Небраска-авеню, поглядывая время от времени в «глазок» за комнатами советского «десантника».