– Вы давно вращаетесь в этих сферах?
– Я пришел в ЦРУ, когда он был сенатором… Вам известно, что Скофилд с недавнего времени постоянно пьет?
– Я ничего не знаю о "нынешнем", как вы выразились, Скофилде. – Уинтроп улыбнулся. – Следует игнорировать внешние проявления. Скофилд всегда был нетерпим к дуракам.
– Я бы сказал, что его нетерпимость затрагивает основы нашей политики, личная неприязнь здесь ни при чем.
– К сожалению, суть политики зависит от людей. Они ее формируют. Но, возможно, это не относится к теме… к данной теме. Но почему все-таки вы пришли именно ко мне? Я вижу, вы уже приняли решение. Что же я могу добавить?
– Мне необходимо ваше мнение. Как Скофилд воспримет это и можно ли доверять ему? За годы службы он узнал многое, получил доступ к секретной информации, касающейся наших связей, контактов, операций, тактики. Он осведомлен как никто в Европе.
Внезапно взгляд Уинтропа стал холоден.
– И какова же альтернатива, мистер Конгдон? – ледяным тоном осведомился он.
Новый директор залился краской. Он уловил в голосе Уинтропа сочувствие Скофилду.
– Надзор, контроль, наблюдение, перлюстрация корреспонденции, прослушивание телефонных разговоров. Я не хочу ничего от вас скрывать…
– Так вы искренни? – Уинтроп в упор смотрел на человека, сидевшего перед ним. – Или вы хотите, чтобы я сказал, а может, спросил нечто, что вы затем сможете использовать?
– Я не знаю, что вы имеете в виду.
– Я думаю, знаете. Я слышал, как это делается. Случайно слышал. И это пугает меня. Произносится всего лишь одна фраза: такой-то больше нежелателен. Произносится так, чтобы она дошла до Праги, Берлина, Марселя, то есть туда, куда нужно. Говорят не прямо, а, к примеру, так: "Он кончился, но все еще не угомонился… пьет много", что-нибудь в этом роде, то есть этот человек может выдать связи, имена, и вся сеть будет раскрыта. Сказанное распространяется, и к нему добавляют: "Ваши жизни под угрозой". И кто-то один, а может двое или трое, отправляются из Праги, или Берлина, или Марселя с заданием. Они сходятся в одной точке – Вашингтоне – с единственной целью: заставить молчать "человека, который кончился". Сделать так, чтобы он замолчал… Наступает облегчение, и сообщество американских сотрудников спецслужб получает возможность дышать свободно – ведь они ни при чем, они остались в стороне… Да, мистер Конгдон, это страшно…
Директор отдела консульских операций неподвижно сидел в кресле.
– Насколько я знаю, подобные способы решения проблемы существуют больше теоретически, – сказал он ровным голосом. – И опять-таки, я буду с вами откровенен: за пятнадцать лет работы я слышал всего лишь дважды, что были применены эти методы. И в обоих случаях на эти меры пошли ради спасения агентурной сети: оба агента перешли на сторону Советов и действительно выдавали имена и явки.
– И в случае со Скофилдом это будет сделано "ради спасения", как вы выразились?
– Если вы хотите знать, считаю ли я, что он продался Советам, то, разумеется, нет. Это последнее, что ему остается. И я правда пришел сюда лишь затем, чтобы узнать, как он отреагирует на мое сообщение о его отставке.
Уинтроп на миг испытал облегчение. Затем вновь нахмурился.
– Я не знаю. Ибо я не знаю теперешнего Скофилда. Он крутой человек… А есть ли какая-нибудь полумера?
– Если бы мне пришло в голову что-нибудь удовлетворяющее нас обоих, я бы остановился на ином решении.
– Я бы на вашем месте нашел какой-то выход.
– Он не может быть основан на сомнениях по поводу Скофилда, – твердо заключил Конгдон. – Я убежден в этом.
– В таком случае, могу я предложить свой вариант?
– Пожалуйста.
– Ушлите его как можно дальше. Куда-нибудь, где он обретет спокойную, тихую жизнь. Предложите ему это сами – он поймет.
– Вы уверены?
– Да, Брэй не тешит себя иллюзиями. По крайней мере, никогда не тешил прежде. Это одно из его достоинств. Он поймет. Я так думаю потому, что я бы понял. Мне кажется, вы описали умирающего человека.
– На этот счет нет медицинского заключения.
– Упаси Бог! – сказал Уинтроп.
Скофилд выключил телевизор. Пребывая в других странах, он несколько лет не видел американских программ и был уверен, что не захочет смотреть их в будущем еще столько же лет. Был, правда, короткий период, когда он приезжал на рабочее совещание. Тогда он включал телевизор, но без особой охоты, и вовсе не потому, что предпочитал, чтобы новости преподносились серьезным тоном в тяжеловесной манере. Просто репортажи о войнах и насилии, перемежаемые смешками и ехидными комментариями, вызывали у него какие-то странные ощущения. В любой момент он ожидал, что ведущий плюнет в участника телепередачи или макнет блондинистого пустопорожнего критика носом в чернильницу.