Вы все не так поняли. Я ее не хотел. Это она хотела меня. Вы не так поняли…
Но Фредди не знает имен этих призрачных любовников. Уверяет, что Рива их ему не называла. Интересно, был ли ее последний мужчина телепатом? И не потому ли ее особенно к нему влекло. Может, мой убийца — состоятельный телепат?
В этом есть некий извращенный смысл. Хотя я пока не рассматривала подробно те случаи, что выкопала из архивов, мне сдается, что мой убийца — человек организованный. Я хочу сказать, он всегда тщательно планирует и осуществляет свой замысел так, чтобы это выглядело убийством на сексуальной почве. Ни на Риве, ни на Женевьеве, ни на Мэри нет никаких физических повреждений — видимо, они страдали только морально, пока убийца осуществлял свои фантазии, либо путем прямого сексуального акта, либо у себя в голове.
Бедняга Фредди. Он взвинчен и нуждается в помощи, но на организованного убийцу никак не тянет. Его внешность, его запах и, в данном отдельно взятом случае, его талант — все указывает на определенный психический сдвиг. Будь он преступником, он был бы неорганизованным убийцей, из тех, кто уродует свои жертвы, а не планирует так тщательно, как мистер Икс.
Возможно, единственное преступление Фредди заключается в том, что он подготовил свою сестру к мистеру Иксу.
Если только мистер Икс богат. Даже организованные убийцы обычно слишком неустойчивы психически, чтобы достичь такого уровня благосостояния. Чем дальше, тем любопытнее.
Зак-Ледовик отзвонился-таки. Об этом сообщает мне Диди, изведя почти целый баллончик аэрозоля для очистки воздуха.
8
И когда ты заглядываешь в бездну, бездна заглядывает в тебя.
Фридрих Ницше
В голову лезут плохие мысли, когда Зак Миллхауз встречает меня у въезда в Южный Централ. О ничейной земле, царстве мертвых и прочем таком. Не знаю, как называется то, что случилось с этими людьми — убили мы их или они сами сунули себе в рот дуло предложенного нами пистолета, но на это место лучше смотреть с высоты своего социального положения.
Окна в машине Зака опущены, и сладковатый запах разложения наполняет мои ноздри. Если Лос-
Анджелес прогнил насквозь, что же говорить о зоне. Здесь перевязывают свои гноящиеся язвы прямо на улицах; здесь вам и активный вирус-три, и все сопутствующие проблемы. Если какой-нибудь малыш укусит вас, это может привести к смерти.
Несколько оборванцев собрались у горящего дома — темнокожие Божьи люди, окутанные теплом. Пузыри их сознания тонки и готовы лопнуть при первом уколе реального или воображаемого оскорбления. Многие ли из них вооружены? Кто знает, кто знает. Как и все люди, в душе они способны на все. Затаенная ярость терзает их изнутри, как дикий зверь, отгороженный от мира и от себе подобных. Снаружи скорлупа — внутри все кипит.
Зак ведет машину, говорит он мало и думает осторожно.
Чаша начала перевешивать по-настоящему в конце двадцатого века, когда в семьях, систематически истребляемых наркотиками и расизмом, народилось очередное поколение — никто не считал, сколько сот тысяч в него входило. К семи годам это поколение стало потерянным — оно потерялось в среде пренебрежения и жестокости, потерялось потому, что никто не учил его, как себя вести, потому, что было голодным, грязным и угрюмым. К двенадцати многие открыли для себя мир психосексуальных фантазий, где пропадали целыми днями. К пятнадцати многие ощутили потребность попробовать наяву кровь, о которой мечтали, потому что мечты перестали удовлетворять их. А за пределами их улицы не было ничего, кроме таких же улиц, населенных такими же, как они, — многие акры существ, не желающих знать друг друга, но питающихся из того же потока.
Когда им минуло двадцать, даже либералы согласились с тем, что внутри многих больших городов имеются районы, которые следует признать безнадежными, и даже темнокожие среднего класса отвернулись от пропащих, преступных низов, с которыми их роднил только цвет кожи. Демонический ниггер из кошмаров белых переселился в реальность — чернокожие, не желающие никого знать, могли убить не задумываясь, ведь ими руководили не общечеловеческие мотивы, а фантазии.
А когда у этого поколения родились собственные дети, водоворот набрал такую силу, что все могло двигаться только вниз, все глубже и глубже. Вечно вниз. Бесконечно вниз.
Мертвая зона. Болезни, язвы, пожары и стрельба. Туберкулез-пять, который не берут никакие лекарства. Синдром истощения Карпози, также неизлечимый. Кровь, которая сочилась сквозь кордоны федеральных войск в широкий мир, в большой Лос-Анджелес и прочие города, заражая их снизу и поднимаясь все выше.
А самая большая ирония заключается в тихом отчаянии благопристойных белых обывателей, в безумии, царящем за кордонами, в чиновных и деловых кругах, в пустоте жизней, потребляющих все без разбору или стремящихся к этому. Крушение мечты американского потребителя, которой мы все одержимы, привело к легализации мягкого наркотика для белых, стима, и прочих игр для ума, помогающих снять боль. Клетки бывают разные…
Вспомнить хотя бы мое жизнеописание, кульминацией коего является бардачная версия рая, возглавляемая мадам Демарш. Развлечения для избранных не уступают извращенностью развлечениям для масс, в какой бы изысканной обстановке им ни предавались и сколько бы удовольствия от них ни получали. Мой личный ущерб от пропажи собственной души, головные боли, которые никогда не покидают меня, шок от воспоминаний о моей роли тогда. Вся эта роскошь по сравнению с мертвой зоной, два треклятых плюса, заставляющие думать, что надежды нет ни для кого из нас.
Зак Миллхауз едет с заряженным ружьем на коленях и грудой всяческого оружия на заднем сиденье. Он везет меня к месту последнего упокоения Эдди — авось те славные люди, что готовили Эдди к погребению, смогут сказать мне что-то о том, как он умер.
Через бесконечно долгий промежуток времени Зак объявляет, что мы на месте. Это место — похоронное бюро из белого кирпича, лишь минимально украшенное местной настенной живописью. У дома крепкая крыша, а у входа выстроились длинные черные автомобили старинных моделей — должно быть, в ожидании похорон. Похоронный бизнес, как и бизнес Зака, в мертвой зоне процветает.
— Я подожду в машине, — говорит Зак. Я киваю, слыша звуки отдаленной перестрелки. Зак благоразумно отводит свой потрепанный «шевро» на зады похоронного заведения — вдруг ребята, обеспечившие эту контору последним клиентом, придут воздать ему почести с оружием в руках.
Внутри четыре салона, и в каждом идет бдение. По мне, все они похожи — старики крутят опиат-ные сигареты, а молодежь обменивается похабными словечками шепотом, из уважения к покойным. Возраст усопших колеблется от четырнадцати до сорока пяти, с перевесом в сторону молодых. Мое прохождение мимо каждой из дверей вызывает момент полной тишины: что делает эта белая женщина здесь, где терпение к ее дерзости истощается с каждой секундой, словно виза, которую надо постоянно возобновлять?
Плохое: один из гробов укорочен, чтобы сэкономить расходы. Покойница — взрослая женщина нормального роста, как видно, ее укоротил тот, кто убил. Я подхожу к двери с надписью «Администрация» и спрашиваю мистера Каррузерса.
Молодые люди, жующие что-то, указывают мне на стол в глубине комнаты и велят подождать. Когда я сажусь, один из них зовет: «Папуля!» Слева раздвигается занавеска, и выходит человек в прорезиненном халате, в резиновых перчатках по локоть.
— Чем могу служить?
— Я от Зака Миллхауза. По поводу Эдди, его ночного сторожа.
«Папуля» Каррузерс садится.
— Что конкретно вы хотите узнать?
На стене позади него висит целый набор сертификатов и лицензий, большей частью пожелтевших от времени. Последний образчик, как видно, обновляется каждый год. Это лицензия на ликвидацию зараженной крови, выданная лос-анджелесским департаментом здравоохранения.