— Анфиса! Я здесь!
Она увидела его и засияла улыбкой, от которой рот Максима тоже расплылся по сторонам, как у мальчишки-первоклассника при виде любимой девочки. Да, собственно, так оно и было.
Выскочив из машины, он рванулся навстречу перехватить тяжёлую сумку с фотоаппаратурой и ноутбуком. Анфиса откинула со лба прядь волос и быстро сказала:
— Познакомься, это Инна, которую ты для меня разыскал. Она пока поживёт у меня.
— Инна. — Девушка протянула ему тонкую руку с длинными музыкальными пальцами. Пшеничные волосы с выгоревшими прядями подчёркивали ровный оливковый загар кожи и яркость голубых глаз в обрамлении пышных ресниц. На фоне броской красоты Инны Анфиса выглядела невзрачным серым воробушком с растрёпанными перьями, и его сердце залила нежность, которую он постарался спрятать за шутливым тоном пустых фраз о питерской погоде и неизменных ремонтах на дорогах.
Столпотворение машин на стоянке аэропорта втянуло автомобиль в круговорот пассажиров, где все суетились, бегали, тащили вещи. Хлопали дверцы автомобилей, коротко и надрывно гудели клаксоны.
Инна села на заднее сиденье, а Анфиса рядом с ним, легко прикоснувшись губами к его щеке.
— Я скучала, — неслышно произнесли её губы.
— Я тоже, — так же безмолвно ответил он, включая зажигание.
Телефонный звонок вторгся в пространство, когда машина поворачивала на Пулковское шоссе. Максим мельком глянул на экран смартфона и поднёс трубку к уху:
— Конечно, знаю. Это Иголкина, жена депутата Сливкина. Помнишь, такой, на бомжа похож, вечно небритый, плюгавенький.
Он переждал тираду в трубке и нахмурился.
— Что, и депутат? Сейчас буду.
— Максим, высади нас где-нибудь, мы сами доберёмся, — понимающе сказала Анфиса.
Он покачал головой:
— Я довезу вас до метро и вызову такси. Для бывшего депутата пять минут уже ничего не решают.
Машина остановилась на светофоре. Максим протянул руку Анфисе, и её рука легко скользнула в его ладонь. Он переплёл пальцы с её пальцами и вдруг решился высказать то, что крутилось у него в голове бесконечной лентой Мёбиуса. И плевать, что на заднем сиденье сидит чужой человек, а такие слова произносятся наедине. Если не сейчас, то когда?
Он с отчаянием взглянул на Анфису и на одном дыхании выпалил:
— Знаешь, я никогда не подарю тебе бриллианты, я буду забывать твои дни рождения и праздники, мне придётся работать по выходным и часто не ночевать дома, а ещё я люблю сладкое и терпеть не могу готовить. Если тебя устраивает такой неудобный муж, то… — Он замолчал и напряжённо посмотрел ей в глаза. — Может быть, ты согласишься выйти за меня замуж?
Светофор поменял жёлтый свет на зелёный, и поток машин дружно двинул вперёд. Водитель позади нервно засигналил Максиму короткими прерывающимися гудками.
Анфиса смахнула со лба прядь волос, и её глаза показались Максиму бездонными.
— Мог бы и не спрашивать. Конечно, согласна.
Тунис, Бизерта,
1926 год
Установившийся зной сводил с ума, и Вера ощущала себя раздутой жабой с дрожащими внутренностями и выпученными глазами.
Для себя она вывела три вида летней африканской погоды: жара, средняя жара и сильная жара. Сегодня была средняя, приблизительно градусов тридцать по Цельсию.
Вера отхлебнула из кружки отвратительно тёплой воды и смахнула со лба капли пота. Хозяин кафе требует, чтоб официантки выглядели свежо, как розы, и порхали, как бабочки. Легко сказать, если от жары отекают щиколотки, а пальцы становятся похожими на варёные сосиски.
Она мельком взглянула в окно, где верхушки пальм застыли в унылом безветрии.
На противоположной стороне полукруглого мыса просматривались белые стены домов старой гавани, прилепленных друг к другу в сплошную стену. Линию горизонта протыкал острый шпиль восьмиугольного минарета с перевёрнутым полумесяцем — мечеть Ребаа. Несколько раз в день с минарета заунывно кричал муэдзин. Первые годы в Тунисе его крик казался чудовищной фантасмагорией, словно она заснула и видит причудливый сон, но стоит раскрыть глаза, и мир вокруг обретёт прежние краски неяркого российского неба с прямой стрелой Невского проспекта.
По жёлтым плитам набережной шёл грузный тунисец в белой чалме, в трёх шагах за ним семенила стайка женщин, с ног до головы закутанных в чёрное. На скамейке под кружевным зонтом разговаривали две дамы в лёгких платьях. Вера узнала Катю, жену поручика Снегирёва, которая удачно устроилась швеёй в ателье мадам Файоль. Вместе с Катей они делили одну койку на двоих, когда Черноморская эскадра в составе ста двадцати шести кораблей покинула берега России. Шёл тысяча девятьсот двадцатый год. Позади остался захваченный красными Крым, служба медсестрой в составе Добровольческой армии, сгоревший дом Беловодовых, погибший Матвей и незаконченные Бестужевские курсы. А впереди расстилалась неизвестность, безбрежная, как морская даль. Теперь с родиной связывали лишь память и открытка от Матвея с боевых позиций под Августовом.