Корабли взяли на борт около ста сорока тысяч человек — офицеров, женщин, детей, солдат и матросов, спасавших свои жизни от красного террора. По пути сильно штормило, а наутро выяснилось, что вместе с экипажем и пассажирами погиб миноносец «Живой».
Сначала эскадра встала на рейд в Константинополе. Решения властей ждали долго и изматывающе, день за днём. Веру до сих пор тошнит при виде морской ряби и закатного солнца на синем зеркале вод. Она ненавидела эти кровавые закаты, напоминающие о том, как она дрожащими руками расплёскивала керосин и подносила спичку к куче бумаг на полу.
От одиночества и безысходности Вера сошлась с мичманом Трусовым. Ночами он рыдал у неё на груди и называл её именем жены, а в Константинополе сошёл на берег и больше не вернулся.
Французские власти, курировавшие миссию, дали команду следовать в Тунис, в порт Бизерты. Первое время жили на кораблях под покровительством Франции, пытаясь прокормиться кто чем может. Но в тысяча девятьсот двадцать пятом году Франция признала Советский Союз, Андреевский флаг на эскадре был спущен, и русских заставили покинуть корабли.
Найти кров и устроиться на работу представлялось неимоверно сложной задачей: престарелый генерал Завалишин искал место сторожа или садовника, вдова адмирала бродила по набережной и пыталась продавать приезжим всякие мелочи с арабского рынка. Покупали плохо, а если что-то брали, то больше из жалости. Капитаны Воронин и Судаков арендовали клочок земли и начали разводить кур. Постепенно русская колония размывалась: люди умирали, кто мог собрать денег — уезжал в поисках лучшей жизни в Европу или Америку, и в итоге в Бизерте осталась лишь пара сотен русских.
Вериных денег хватило снять жалкую комнатку на городской окраине с узким окном-бойницей, откуда зимой пронизывало ледяным ветром с примесью соли и горечи.
Первое время она зарабатывала чисткой рыбы в английском ресторане и ходила с распухшими пальцами и сгорбленной спиной, от неё воняло рыбой, и рыба снилась по ночам в безумных тревожных снах. Рыба, рыба, рыба — груды рыбы. Но часто, когда судьба доводит до последней черты, вдруг оказывается, что эта черта нарисована мелом и через неё можно переступить.
Однажды под Рождество, когда она, едва волоча ноги, брела домой с работы и думала, не повеситься ли ей, распахнулась дверь кафе на набережной, и оттуда пулей выскочил толстый пожилой грек со всклокоченными волосами. Он пыхтел, грозил кулаками кому-то невидимому, витиевато и непонятно ругаясь длинными фразами. Его налитые кровью глаза с яростью уставились на Веру. Ей показалось, что грек сейчас занесёт руку для удара, но он вполне миролюбиво пропыхтел по-французски:
— Русская?
Она кивнула:
— Да, русская.
— Это хорошо. Ты знаешь английский язык?
Вера снова кивнула:
— Конечно. И ещё чуть-чуть немецкий.
— Муж, дети есть?
— Нет.
— Хорошо. Пойдёшь ко мне официанткой. — Грек даже не стал спрашивать, хочет ли она, потому что все в городе знали о нищете русских.
От нежданного предложения у Веры замерло сердце. Грек вытер потный лоб и пожаловался:
— Представляешь, эта мерзавка заявила мне, что выходит замуж и завтра не придёт на работу. А у меня заказан банкет на двадцать человек! — Он сердито сдвинул брови: — Как это понимать?
— Я не знаю, — растерялась Вера, мысленно благословляя неизвестную невесту и с ужасом думая, что грек может изменить решение и предложить работу кому-нибудь другому. Вон хоть той девушке, что скоро поравняется с витриной кафе. Но грек шумно выдохнул, почесал затылок и сообщил:
— Значит, завтра к семи утра приходи на работу. Да это… — Он покрутил пальцем вокруг своего рта: — Губы подкрась. И чтобы выглядела как роза. Платье я тебе выдам, возьмёшь нитку с иголкой и подгонишь по фигуре.
Поздней осенью Бизерту захлестнуло шквалистым ливнем. Вера проснулась от того, что в окно над топчаном били потоки дождя с крыши и с шипением расползались по стеклу. Она посмотрела на свои единственные туфли и решила, что понесёт обувку в свёртке, а до работы доберётся в верёвочных тапках на деревянной подошве; их изготавливал русский матрос с эсминца «Пылкий» и за копейки продавал у входа на базар. Вылезать из нагретой постели и выходить в ненастье казалось сродни маленькому подвигу, потому что африканская зима тоже умеет обдать холодами и выстудить город до донышка.