Какие-то слова милиционера застревали в Юстинином сознании, но тупая, ноющая боль дурманила ее по-прежнему, мешала дышать.
Дома, как назло, оказался «голубчик», так называла она новую привязанность матери. Он что-то говорил, путался под ногами, и Юстине показалось, что он прилипает к ней взглядом.
— Прочь! — прикрикнула Юстина на «голубчика», швырнула в него портфелем и спряталась в своей комнате.
«Голубчик» побродил возле ее двери, заглянул, спросил: не захворала ли она? Не надо ли ей чего? Экая любезность! Яростная, незнакомая ненависть ко всем мужчинам, к холеному благополучному «голубчику», окрутившему мать, душила Юстину, заставляя задыхаться от гнева и бессилия.
Юстина, не понимая, что делает, вскочила, выбежала из комнаты, сорвала с себя домашний халатик и застыла в наглой, беззастенчивой позе.
— Ну, — приказала она чужим, развязным тоном, — смотри! Я моложе моей матери. Она ж у меня старушка. Разве она тебе пара?
Позже она не сможет вспомнить ни его лица, ни его слов в ту минуту, ни себя в тот страшный момент отчаяния. Резкий шлепок по щеке на мгновение вернул ее к действительности, но тут же все поплыло перед глазами, и она рухнула на пол.
Первое, что она услышала, когда стала приходить в себя, были возмущенные слова матери:
— Вся в отца, стерва. Недаром завуч предупреждала меня, что она готова с этим Прибаукиным лечь в постель. А я, дура, не верила.
Лучше бы Юстине не приходить в себя! Или там, на улице, нарвавшись на машины, навсегда исчезнуть. Но исчезнуть навсегда оказалось не так-то просто. Для этого требовались мужество и душевные силы, не меньшие, чем для того, чтобы жить.
9
— Кися, пойди поговори с Надеждой, может, мне все же дадут характеристику? — попросила Киссицкую Холодова.
— Ага, как тебя защищать, так беги, Кися! А за меня заступиться некому?
— Да ты, Кися, сама вызываешь огонь на себя. Что ты все стараешься унизить их? Не возвышайся, Кися, над всеми, с вышины тяжелее падать!.. — И больше не стала просить, ушла.
— Князь! — кинулась Холодова к Пирогову, с которым с первого класса была в самых дружеских отношениях. — О бедном товарище замолви словечко, а? Ты все-таки член комитета комсомола…
— Друг мой, — как всегда позируя, завел Пирогов, — видишь ли, какая обостренная обстановка сложилась в нашем мирке…
Холодова не дослушала, фыркнула презрительно:
— Тоже мне деятель!
Тут подвернулся под руку Кустов, посмотрел преданными собачьими глазами, ссутулившись, как старичок, попросил заискивающе:
— Я провожу тебя, ладно?
— До кабинета директора! — обдала его холодом своих ледяных глаз Оля-Сократ. — И не ты меня, а я тебя.
— Я не смогу, — как подстреленная птица, забился в тревоге Славик Кустов. — Я только испорчу дело… Я не умею…
— Не могу… Не умею… Испорчу… Прибавь еще: «Трус я!» — прикрикнула Холодова на влюбленного в нее сумрачного, совсем ссутулившегося Славика Кустова. — Зачем ты тогда нужен?! Зачем ты вообще нужен?! И чтоб не таскался больше за мною! — Она била наотмашь. — Не Кустов ты, а Хвостов. Тебе это больше подходит. Понятно?.. Все! — крикнула она на ходу всем. — Я теперь только за себя. И ни за кого больше! Запомните! — И она поспешила на поиски Прибаукина.
«Вот Веник, — злорадно думала Оля-Сократ, — хоть и скотина, но мужик. Знает, чего хочет. Не то что мой страдалец… Он, пожалуй, заступится».
Вениамин как раз и возник перед нею, словно ее злые мысли обладали магической силой.
— Ну, что скажешь, Сократ? — посмеиваясь, спросил Прибаукин, — Предали тебя твои «господа»? Помнишь, как хорошо ты объясняла нам, что аристократы считали Сократа развязным, а демократы видели в нем своего разоблачителя? Я надеюсь, детка: ты не хочешь погибнуть, как Сократ? Народец попроще, пока не поздно, готов поддержать тебя…
— Сказать тебе, кто взял твой дневник? — с вызовом человека, все же не отказавшегося от превосходства, спросила Холодова.
— О-о-о! Это запоздалые новости, многоуважаемый брат-Сократ! — отразил натиск якобы превосходящего противника Вениамин. — Дневник позаимствовала Виктория, светлая ей память… — Веник наигранно перекрестился.
— А что, с Викторией случилось что-нибудь? — попалась на удочку Холодова.
— Трусишь, Сократишка? А я думал, ты молоток! Железная девчонка. Ну, что случится с нашей драгоценной Викторией? Люди ее склада сляпаны из нержавейки. Поболеет для порядка и очухается на радость школе.
— Так чего ж тебе надобно, старче?
— А-а-а, — протянул, по своему обыкновению, Веник. И Оля заметила, что его длинные волосы потеряли прежний шик, кажутся нечесаными, а красно-белый шарф растянулся и небрежно повис. — Договоримся так: Олеська сразу же после урока истории соблазняет Анатолия… Ну, насчет твоей характеристики. Клубничкина у нее на подхвате… У них с шефом все отлажено. А ты, Сократушка, группируешь Олимп, и вы все стройными рядами голосуете за прием в комсомол Дубининой, Клубничкиной и Столбова… Мне лично этого не надо, а они хотят в институт. И Кисе Олеська, как ты понимаешь, ни за что не уступит. Смекнула?