— Я просто подумал… почему тебе стало плохо?
В душе Ребекки вдруг закипает раздражение.
Ну почему ты не можешь спросить прямо, думает она. Почему не можешь вслух произнести то, о чем думаешь уже несколько месяцев? Правда ли то, что говорят о Ребекке? Что она блюет после школьного обеда? Что она упала в обморок на физкультуре в начале девятого класса, потому что ничего не ела?
«А почему ты не расскажешь ему сама? — вмешивается ехидный внутренний голос. — Он же твой парень. Вы любите друг друга».
Ребекка заранее знает ответ.
Она боится, что он исчезнет. Не захочет быть с ней, раз она такая ненормальная. То отказывается от еды, то ест слишком много, блюет, потом не ест вообще ничего. Все время ходит и боится сорваться. Парням не нужны депрессивные девчонки. Им нужны веселые, легкие, которые все время смеются. Ей нетрудно быть такой рядом с Густавом, ведь он делает ее очень счастливой. А другое свое лицо Ребекка старается от Густава спрятать.
«Почему бы ему не полюбить и другое твое лицо? — спрашивает внутренний голос. — Покажи его Густаву. Расскажи ему о том, о чем до сих пор никому не рассказывала».
Ребекка не знала что и думать. Если послушаешься внутреннего голоса, наступит облегчение. Но за ним придет страх. Довериться — значит сделать себя уязвимой. Сколько раз за последние годы чужие тайны становились козырем в руках враждующих между собой одноклассников! Даже самые безобидные вещи превращались в оружие в недобрых руках.
Но Густав ведь не такой?
Конечно, специально он ничего плохого не сделает. Но достаточно сказать на футбольной тренировке одно неосторожное слово — что-нибудь про то, как он за нее волнуется, и все, закрутится карусель сплетен.
Нет, решает она. Лучше держать это в себе. Только так я могу сберечь свою тайну.
— Я, наверное, мало позавтракала, — говорит она. — После пробежки нужно было несколько бутербродов съесть, а я съела только один.
Вот, оказывается, как все просто и безобидно.
Густав вздыхает с облегчением. Но, похоже, она его все-таки до конца не убедила.
— Ты должна беречь себя, — говорит он. — Ты так много значишь для меня.
Ребекка целует его мягкие и нежные губы.
— Ты для меня всё, — шепчет она и тут же думает, что это не совсем правда, потому что, конечно, есть и другие важные для нее люди — мама, папа, братья и сестры. Но это звучит так прекрасно! И она ведь действительно испытывает к Густаву огромное, ни с чем не сравнимое чувство.
— Зайдем обратно? — спрашивает он.
Она кивает. Да, надо вернуться.
Когда они заходят в актовый зал, директор все еще стоит на сцене. Повсюду плачут ученики. Первокурсники, второкурсники, третьекурсники. Плачут даже те, кто не знал Элиаса. Появление Густава и Ребекки остается незамеченным.
— Давайте послушаем стихотворение, после которого состоится минута молчания по Элиасу, — мягко говорит директриса. — Затем выйдем на школьный двор и спустим флаг.
На сцену поднимается белокурая девушка.
У Ребекки пересыхает во рту. Место за кафедрой занимает Ида Хольмстрём.
— Обалдеть! — выдыхает Густав.
Но никто другой не удивляется. А что удивительного? Все последние годы Ида была председателем школьного совета, активисткой и любимицей учителей.
«Никто не заставлял Элиаса краситься и носить такую одежду».
Слова Иды эхом звучат в голове Ребекки. Ида наклоняется вперед, и в микрофоне слышится ее громкое дыхание. Всхлипы в зале стихают.
— Меня зовут Ида Хольмстрём, мы с Элиасом проучились в одном классе девять лет. Он был прекрасным парнем, и мы всегда старались поддержать его, когда ему было плохо. Без него стало пусто. Для всех друзей Элиаса я хотела бы прочитать вот это стихотворение.
Ребекка бросает взгляд на Густава — он так сжал зубы, что на скулах проступили желваки.
— Когда умру, мой милый, не надо горьких слез. И над моей могилой к чему цветенье роз? [5]
Голос Иды дрогнул, она откашлялась. Неужели растрогана? Или играет? Снова слышатся всхлипывания. Это красивое стихотворение, но отвратительно то, что именно Ида Хольмстрём читает его для Элиаса.
«Если ему казалось, что все так ужасно, он мог бы подстроиться и стать более нормальным».
Ребекка оборачивается и исподтишка бросает взгляд на Линнею, наверное, единственного настоящего друга Элиаса во всем этом зале.
Линнея не пытается скрыть своей ненависти. Ребекка никогда не видела такого взгляда раньше, и она тут же понимает: сейчас что-то произойдет.
— И песен полных боли, прошу тебя, не пой. Будь просто ветром в поле, моею будь травой, — заканчивает Ида, оглядывая публику, как будто в ожидании аплодисментов. И добавляет: — А сейчас минута молчания.
Тишина длится пару секунд, не больше. Ребекка слышит, как на заднем ряду громко хлопает откидное сиденье — это со своего места поднимается Линнея.
— Тебе не стыдно? — говорит она во весь голос.
В зале проносится гул, и несколько сотен учащихся оборачиваются на голос.
— Ты стоишь тут и притворяешься, что сочувствуешь Элиасу! Да ты же сама издевалась над ним!
Ида застыла от неожиданности. Но тут вмешалась директриса.
— Линнея… — начала она.
Но Линнея уже шла по проходу между рядами к сцене, продолжая при этом говорить:
— В восьмом классе Эрик Форслунд, Робин Сеттерквист и Кевин Монсон обстригли Элиасу волосы… — Линнея подходит ближе к сцене, где стоит судорожно вцепившаяся в кафедру Ида. — …всю голову выстригли, клочками. Поранили кожу. А ножницы им дала ты, Ида! Ты! Я видела своими глазами. И вы все тоже видели, вы, жалкие двуличные твари!
С задних рядов, где сидели школьные неформалы и альтернативщики, послышались одобрительные возгласы.
Ида наклоняется к микрофону.
— Очень плохо, что над Элиасом издевались, — говорит она неестественно тонким голосом. — Но то, что ты говоришь, неправда.
Все дальнейшее происходит настолько быстро, что никто не успевает среагировать. В одну секунду Линнея оказывается на сцене и приближается к Иде, которая наконец отцепляется от кафедры и делает шаг назад.
— Линнея! — в панике кричит директриса.
Сейчас случится что-то ужасное, думает Ребекка. Этого нельзя допустить. Этого нельзя допустить ни в коем случае.
В следующее мгновение раздается скрежет. Металлическая балка, к которой прикреплены софиты, отрывается. И с грохотом обрушивается на кафедру, а с нее сваливается на пол как раз между Линнеей и Идой. Разлетаются осколки разбитых ламп.
Шум микрофона зашкаливает, все затыкают уши, но вот наконец вахтер выдергивает шнур. И наступает тишина. Звенящая тишина. Все замирают. И молчат.
Линнея и Ида смотрят друг на друга не шевелясь. Ида проигрывает безмолвную дуэль. Она сбегает со сцены и ищет защиты у своих друзей, сидящих на первом ряду.
Шум снова нарастает. Директор пытается что-то сказать Линнее, но та спускается в зал и бежит к выходу.
Ребекка смотрит на пыль, которая до сих пор кружится в воздухе. На осколки стекла, рассыпанные по дощатому полу.
Это сделала она.
Мысль, конечно, безумная, но это правда. Именно она это сделала. Поверить в такое невозможно, но это было. И случилось у всех на глазах.
— Успокойтесь! — кричит со сцены директор. — Сначала выходят первые ряды. Потом все остальные. Собираемся на школьном дворе.
Ребекка не может оторвать взгляда от металлической балки. Она никогда не верила в сверхъестественные силы. Никогда не воспринимала всерьез истории про привидения и предсказания гороскопов.
Но сейчас сомнений быть не могло. Она знаетэто точно.
* * *
Анна-Карин покидает актовый зал одной из последних. Она сидела в последнем ряду, в самом конце зала, чтобы никто ее не заметил. Это было особенно важно сегодня, когда она решила оставить Пеппара дома. Или, скорее, Пеппар сам принял такое решение. Анна-Карин взяла его, чтобы положить в карман, однако он вырвался из ее рук, шмыгнул под диван и сидел там, пока не пришло время идти на автобус.